В каждом человеке скрывается зверь, и он вырывается наружу, если вложить человеку меч в руку. (с)

[indent] Когда-нибудь это должно было произойти, и Скорпиус не тешил себя надеждами об обратном.

На самом деле, радушная и открытая для всех школа волшебства и магии, имела бесчисленное количество сторон. Открывающиеся со временем, разумеется, как и любая отвратительная дрянь. Для кого-то школа стала домом, где тебя не очень то и любят, но терпят, поскольку ты уже занял тапки. Для кого-то – очередное поле битвы за собственное существование, доказательство собственной важности. С равнодушными серыми стенами и окнами, с подоконниками ровно в длину твоей стопы. Милое совпадение, верно? Для кого-то Хогвартс – золотая клетка, где дно усыпано яствами и сеном, но прутья больно впиваются в лоб, если покрепче прижаться. Для других – сцена и вешалки, простор для обнажения своей уродливой сущности. Для некоторых  – безликая ступень в жизни. Хогвартс принимает всех, как дешевый публичный дом – двери его всегда так радушно распахнуты. Но когда ты оказываешь внутри, слегка неприятно осознавать, что за вакантное место придется бороться. И чаще всего – не совсем честно. Благородство не у всех в крови, знаете ли. Для Скорпиуса Хогвартс был сперва чем-то интересным, потом занятным, потом спасением [от тяжелых воспоминаний от мамы], а потом ему стало скучно. Слишком быстро, как он сам считал, если бы его кто-то спросил. Но никто не спрашивал, и Малфой предпочитал помалкивать.
Из доступных и «общепринятых» развлечений [если отбросить квиддич], можно было лишь дуэльный клуб выделить. Да и тот, вызывал зевоту за долгие годы практики одних и тех же заклинаний.
Скорпиусу стоило быть более благодарным, и он бы был, если бы знал как это, быть благодарным. Он часто говорил Альбусу, пересекаясь с ним в коридорах, что «буквально чувствует, как стареет», сводя это к шутке. Но в каждой шутке есть доля шутки, да? Ему наскучило все, даже то, что априори не должно было наскучить. Еда, к примеру. Конечно, его здорово развлекала Розье – язычок у нее был что надо, и это, к сожалению, только об остроте ее слов. Но сейчас и она ходила, уткнувшись в книги. СОВ забирало у него последнее развлечение на этом белом свете! Конечно, он тоже делал вид, что готовился. Настолько усердно, что библиотекарю пришлось его будить.
Кажется, отец понял, что дела идут отвратительно – исправно, поэтому прошлые выходные Скорпиус провел дома, где большую часть времени проспал. Потому что, это же Мэнор. Либо спать, либо вешаться. Но сегодня была пятница, а значит – новые выходные. И Малфой честно планировал… притвориться ветошью. Любое доступное развлечение казалось глупым, или обыденным и не развлечением вовсе, а пустой тратой времени. Поэтому, подтянув к себе учебники, он без интереса перелистывал страницы, пытаясь осознать, как он докатился до жизни такой. Может, и стоило записаться, на этот чертов квиддич? Гонял бы сейчас по полю, без толку и пользы, за то голову бы проветрил. И как только Малфой подумал об этом, о проветривании головы [мысль о квиддиче была горяченной и глупой], в окно постучалась сова. Знакомая такая сова. Вставать было лень, но птица билась в окно, как проклятая, пугая его ворона, чья клетка как раз-то на окне и стояла. Пришлось встать. Сова злобно на него уставилась, когда он отвязывал от ее лапки пергамент, и тут же упорхнула. На листке ровным красивым почерком было написано, что его ждут через полчаса возле ворот. И мол, чтобы он быстрее собирался. И что они направляются в Хогсмит.

[indent]  Ску-ко-те-нь.
Но так, как других вариантов не было, он начал собираться. Нотт стоял у ворот, и не заметить его было нельзя – высокий, на голове опять беспорядок. Малфой только вздохнул, двигая ногами быстрее. Тео как-то умудрился обогнать его в росте, хотя на первом курсе все было совершенно наоборот. Погода была мерзкая, хотя для Скорпиуса любая погода была отвратительно, если у него не было настроения. А его, как уже понятно, даже в закромах не осталось. За то Нотт светился, как медяк начищенный. От него всегда энергией разило после квиддича, главное стоять крепко на ногах, а то снесет к чертям. Они пожали друг другу руки и направились к деревне, периодически перекидываясь парой фраз. С Ноттом даже молчать было удобно, не говоря уже обо всем остальном. Навстречу им мчались счастливые студенты [раздражающе счастливые], которых приходилось огибать по дуге. Но в целом, общее состояние Малфоя к тому моменту, когда они дошли до «Сладкого Королевства», поднялось к отметке « нормально». Тянучки сделали его еще лучше. Не то, чтобы кое-кто любил сладости. Но сахар помогает активной работе мозга, а это нужно было прям позарез.
Нотт потащил его в «Три Метлы», заказал им сливочного пива и принялся рассказывать о команде. Малфой слушал его, потому что это было хоть что-то новенькое, потягивая из кружки это фигню, которую тут только и наливали. Тео всегда был интересным собеседником. Но внезапно он как-то странно замер и уставился куда-то повыше плеча Скорпиуса. С  ним такое бывало, редко, правда. Видимо, симпатичная девочка на горизонте появилась. И он даже обернулся, чтобы на нее посмотреть.  Только вот уверенной походкой к ним направлялась Доминик Уизли.

- Ты что-то натворил? – полушепотом просил Тео, благоразумно притягивая свою кружку к себе.
Малфой не ответил. Просто кружку отодвинул в сторону.
Когда-нибудь это должно было произойти, ага.
Она явно отличалась какой-то странно – хищной красотой. Дом направлялась и смотрела прямо на него, так что ошибки быть не должно было. В груди потянуло, практически от предвкушения. В ее движениях было что-то такое опасное, неуловимое и зыбкое. Но Скорпиус ее хорошо знал, поэтому и перекинул обе ноги через скамью, чтобы не стреножить себя ею. В случае чего, разумеется. Попытался понять, стоит ли вообще открывать рот, и разумно решил просто молчать.
- Я пойду, - прошелестел Нотт за его спиной и сбежал.
Предатель.
Малфой поднял руку и махнул ладонью, хотя лучше бы он этого не делал, наверное.
[indent] Дом выглядела просто адски злой.

Если бы Бена спросили, что заставляет его взгляд то и дело возвращаться к этой девушке, он не смог бы сказать наверняка.
Едва ощутимый соленый ветер не приносил облегчения. Раньше такой знакомый и привычный, он дарил успокоение, легкими касаниями подталкивал ворох мыслей к нужным полочкам.  Раньше Пауналл чувствовал себя хозяином положения, знал своё место в этом мире. На суше или в море, он мог сказать, чего хочет достигнуть. К чему стремится. Теперь Бен Пауналл чувствовал лишь вселенскую тоску.
Тоску и что-то, что он не мог объяснить или как-то проанализировать. Это что-то сжимало стальной хваткой ребра и чуть-чуть отпускало, стоило увидеть Её.
А Рин, такая спокойная, всегда в своих мыслях…
Интересно, чем заняты мысли русалок? В их голове такой же вымышленный голос или они просто впитывают мир, его информацию, с жадностью сухих губок. Они живут эмоциями? Инстинктами?
Он запутался, давно утонул в ворохе собственных вопросов, на которые мог получить ответы. Мог бы, да только русалочий взгляд, такой яркий, пронзающий. Она словно понимала: в этих поверхностных, мелких уточнениях он силится найти нечто большее. Собирает паззл из сотни  кусочков. Только они не подходят друг к другу.
Даже сейчас, это существо, кажущееся таким маленьким, беспомощным, хрупким, оценивающим взглядом цеплялась за его подбородок, словно пытаясь содрать одним взглядом его кожу, пробраться внутрь. Глубже.
Боже, Рин, ты ведь и так уже там.
- Всё в порядке, Бен? – Чуть клонит в бок голову. Не по-человечьи, люди не такие открытые, от них не веет эмоциями с такой силой. И это грудное “Р”, словно откуда-то изнутри, неправильное. Привлекающее своей особенностью.
Скоро оно пропадет, заменится правильным произношением, предложения станут более складными, а русалка сможет выражать свои мысли втрое четче.
Вот только Бен этого не хочет. Внутри ворочается натянутый клубок раздражения, обжигающий глотку горечью.
Разве можно подумать, что свободная в общении, она станет самостоятельней, свободней? Её не нужно будет так тщательно и бдительно оберегать. Разве так можно?
- Да, в порядке. – Улыбка натянутая, а в горле сушит. Она всегда завораживает, с ней рядом тоска исчезает, но приходит… Наводнение? Безумие?
Бен не считал это манией, он был уверен, что способен это контролировать. Думал, до первого “Умоляю, спой мне ещё, Рин.”, до первого “Бен любовь” с её уст.
Теперь в воспаленном мозге вертелась не только песня, теперь там мантрой билось “Люблю”, вымещая все воспоминания, связывающие его с Мэдди.
- Рин, каково это, превращаться? – Вопрос срывается с губ раньше, чем он это осознает. Мысли о ней, её жизни, слишком едкие, въелись под кожу и вырываются независимо от желания хозяина. Его это перестало пугать.
- Это тяжело, - в серых глазах на мгновение появляется озадаченность, а идеальное, такое завораживающее личико хмурится. Кажется, от досады на нечто ему непонятное, у Рин вот-вот задрожат губы, - больно… Тебя разрывать на сотни маленьких кусочков. Всё тело… Его жечь. Тяжело дышать, сложно видеть. Ты слышишь только то, что в груди. Стучит… Сердце стучит. Кажется, что ты умираешь.
На этот раз Бен поворачивается к ней всем корпусом, подходит так близко, что в легкие врывается её запах. Несравнимый, наверное, ни с чем. Дикий и родной в то же время, в него хочется укутаться, ощущать всегда.
Если кто-то скажет Бену Паунеллу, что он сошел сума, то Бен засмеется. До хриплых судорог, вырывающихся из горла, превращающихся в отчаянное рычание загнанного зверя. Если Бену Паунеллу скажут, что он одержим, ему ничего не останется, кроме того, как согласиться.
Рука сама тянется к щеке Русалки, дрожащие пальцы осторожно касаются острой скулы, скользят к подбородку, пока его настороженный взгляд изучает её. Позволит? Ему так хочется её утешить, извиниться за то, что она чувствует, выходя на сушу к ним… К нему.
- А что потом?
Рин прикрывает глаза, прижимая его руку к своей щеке, поглаживая, обжигая. А когда она открывает глаза, в них горит что-то, заставляющее внутренности, саму душу сделать невероятный кульбит. За этот взгляд он готов был пройти все круги ада, не запнувшись, не задумавшись. Он мог поклясться в этом прямо сейчас, если бы не огонь, бурлящий в венах, заставляющий язык заплетаться, а дыхание ускоряться.
- Потом ты оживать вновь.