От не ждал от жизни ничего хорошего, ожидал только новую горечь, но, как это часто с ним случалось в последнее время, жизнь сумела превзойти его самые мрачные ожидания. И отобрала того, кем он очень дорожил, выбив почву из-под ног и весь воздух из легких. Ему до сих пор казалось, что ему нечем дышать, но что он мог сделать? Он должен был идти дальше и шел. Вежливо улыбаясь и делая вид, что с ним все в порядке, - как, впрочем, и всегда.
Если бы он мог плакать, было бы легче, но он не мог. Ему пришлось искать предлоги, чтобы пойти на похороны: для всех они с Ричардом были едва знакомы, только несколько раз виделись в Министерстве. О том, что он был его учеником и помощником, знали только Пожиратели смерти и несколько ритуалистов. О том, что он любил его, вообще никто не знал. Ричард, наверное, так ничего и не заподозрил, а обсуждать такое с кем-то... Нет, Игорь не смог бы.
После похорон, на которых он стойко изображал вежливое изваяние, пришлось тащиться в Министерство, говорить, улыбаться, решать что-то... Сколько ошибок он сегодня допустил, пока тонул в своей боли, едва соображая, что и кому говорит? Как дорого ему это обойдется? Почему кажется, что все рушится именно сейчас, когда оно уже... Уже или все-таки еще? И что дальше?
- Мне осталась одна забава: пальцы в рот и веселый свист... - Почему от всей этой горькой мути захотелось стихов? Не потому ли, что он весь вечер просидел взаперти, и ему казалось, что по его комнате бродит черный человек, безобразный, с желчной ухмылкой, осуждающий, беспощадный, чудовищный... И с его лицом? Это игра воображения, это галлюцинации, это... Может, просто надо было нажраться вдрызг, чтобы ничего не помнить? Но завтра важная встреча...
- Ах, какая смешная потеря! Много в жизни смешных потерь... - Пробормотал он, опасливо заглядывая в зеркало, чтобы поправить шейный платок. Серебристая гладь отразила его лицо, видимо, тот черный человек уже ушел. Или караулит сразу за порогом. Черный человек... Прицепился же образ!
Он выбрался на улицу - и как будто стало легче.
- Ты меня не любишь, не жалеешь... - Это стихотворение сейчас было вообще не при чем, но почему-то тоже крутилось в голове, и он повторял строчки из него шепотом, блуждая по темным улицам без всякой цели. Наверное, это было опасно. Наверное, это плохо выглядело: посол шляется где попало, бредет в распахнутом пальто, не глядя под ноги, и что-то бормочет по-русски. Это было глупо, но это было необходимо. Он чувствовал, что свихнется, если сейчас вернется домой. Поэтому он шел все дальше и дальше, не обращая внимания на ветер и припозднившихся прохожих, просто шел вперед, куда несли ноги.
- Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен,
Сам не знаю, откуда взялась эта боль... - В конце концов он вернулся к тому, с чего начал, и ему казалось, что черный человек с лживыми холодными глазами на точно таком же как у него лице шагает рядом с ним, нога в ногу. Игорь уже не замечал, что давно уже говорит не шепотом, но кто его мог бы здесь услышать? Улица казалась мертвой, а даже если бы и попался кто-то, кто понял бы хотя бы слово из русского стихотворения?
Каркаров остановился у тусклого фонаря и достал из кармана пачку сигарет и спички. Можно было бы поджечь и при помощи заклинания, но не хотелось, ему нужен был этот запах и этот мерзкий звук, происходящий от чирканья фосфорной головки спички по коричневому боку мятого коробка. Первая спичка сломалась, вторая так и не зажглась, и ее он в сердцах бросил в какую-то лужу. Наконец, ему удалось поджечь сигарету, и он пошел дальше.
- Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты. - Прицепившиеся строки все не давали покоя, от них словно что-то рвалось из грудной клетки, что-то страшное, темное, разрывающее изнутри. Может быть, это было отчаяние. Может быть, что-то еще. На честную рефлексию сил у него уже не осталось.
- В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство, - не этим ли он занимался всю жизнь? И не оттого ли было так тошно, что он в этом действительно преуспел? Всегда с вежливой улыбкой на губах, мягкий, вкрадчивый, почти безупречный - от такого себя Игорю было противно. Черному человеку, видимо, это тоже не нравилось, но когда он обернулся, чтобы заглянуть в его ужасное лицо, он его не увидел. Вместо него по улице шел кто-то другой. Такой же потерянный, как и он сам.

Отредактировано Igor Karkaroff (29.01.2020 18:57:54)

Докурив одну сигарету, Игорь сразу же достал вторую - а ведь давно же бросил курить, столько лет продержался, а теперь и вспомнить не может, когда закурил снова, это вышло как-то само собой, совсем ускользнуло от его сознания. Он шел куда-то, чиркая  спичкой по мятому коробку, смутно осознавая, что вместо страшного черного человека навстречу ему идет кто-то другой, но мало что замечая, например, он не смог бы сейчас сказать, мужчина это или женщина, хотя не только видел этого прохожего, но и слышал голос. Но вот их взгляды встретились - совершенно случайно, но, по-видимому, и совершенно неотвратимо, и он сообразил, что это не прохожий, а прохожая; она говорила что-то, он сперва ничего не понял, а потом... Она тоже говорила на русском языке. И тоже вспоминала отрывки из стихотворений.
- Вот и встретились два одиночества, - подумал Игорь, но тут же поправил себя, - Двое сумасшедших. Что за ночь такая странная? И это ведь на трезвую голову!..
В том, что встреченная им женщина трезва, он не уверен быть не мог, зато точно помнил, что не выпил ни капли даже на похоронах, потому что потом нужно было идти в Министерство на важное совещание. Позже, дома, нажраться хотелось просто чудовищно, но и тогда он помнил, что нельзя, что завтра тоже встречи, переговоры и все это словесное словоблудие, которое с похмелья дается значительно хуже.
- Счастье души утомленной -
Только в одном... - Пробормотал он, зажав тлеющую сигарету между пальцами. Он не был уверен, что ему могло бы помочь то, о чем писал в своем стихотворении Константин Бальмонт, но строки всплывали в голове сами собой, и он продолжал:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.
Все позабыть и забыться... Остальное, пожалуй, было все-таки лишним, да и никакого внутреннего света он в себе не ощущал, но все позабыть и забыться - это и правда могло бы помочь. По крайней мере, хотя бы на какое-то время.
Женщина уже не смотрела на него, но Каркаров не мог заставить себя идти дальше, так и стоял неподалеку от нее, и пепел с тлевшей сигареты падал ему на ботинки, а крошечные рыжие огоньки подбирались все ближе и ближе к замершим пальцам.
- Друг мой, мы оба устали.
Радость моя!
Радости нет без печали.
Между цветами - змея. - Он пропустил одну строфу и даже не заметил этого, но она сейчас действительно была бы лишней, видимо, его подсознание это каким-то образом поняло - и безжалостно отсекло ненужное, пусть даже и прекрасное.
- Кто же с душой утомленной
Вспыхнет мечтой полусонной,
Кто расцветет белладонной -
Ты или я? - Он обращался и не обращался к говорившей по-русски незнакомке. Сигарета все-таки обожгла ему пальцы, он дернулся и выронил ее - а потом вдруг понял, что стоит уже рядом с этой женщиной. Когда это он успел подойти так близко? В его воображение все еще качались прекрасные ядовитые цветы, он был отравлен ими и собственной болью, поэтому судить здраво даже о собственных перемещениях оказалось сложнее, чем он предполагал. До чего же он докатился? И когда же закончится это бесконечное падение в бездну? Ему столько раз казалось, что он уже достиг дна, что хуже уже не будет, но... Жизнь раз за разом доказывала ему, что у нее в запасе еще очень много неприятных сюрпризов. И кошмаров.
- Может, и правда пора... Расцвести белладонной? Чертовски поэтично для самоубийства, - Игорь вздохнул и покачал головой, пытаясь рассмотреть в лихорадочно желтом свете тусклых и грязных фонарей лицо стоявшей рядом женщины. - И чертовски глупо. Нет, я не имею права. Но что же тогда... Вот уж и правда: мне осталась одна забава...

Теперь женщина смотрела ему в глаза, читая странные, совсем больные строки. Ему никогда не нравились такие стихотворения, они не задерживались в его памяти, даже если он знал их, стирались, вытеснялись, исчезали, мозг старался избавиться от них как можно скорее. Таким образом из памяти стерлись почти все стихотворения Есенина, с которого начался сегодня приступ этой лирической лихорадки, таким образом его сознание избавилось от Цветаевой и Ахматовой, стихи которых он и в лучшие годы безнадежно путал, и от Гиппиус, и от многого другого, оставив в тайниках подсознания красоту ради красоты, легкое дыхание вольного ветра, мерцание лепестков снежных цветов, пьянящий аромат белладонны и еще тихую поступь печального жирафа, который вспомнился сейчас как будто совершенно не кстати, но почему-то именно эти строки казались нужными. До чего же странная ночь!..
- Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд... - А было ли когда-нибудь иначе? Может быть, все люди только и делают, что печалятся, а радость приходит редко, странной разноцветной вспышкой, все спутывая и даже пугая? А дождь и туман - это то, что всегда рядом, это... Это просто жизнь.
- Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя. - Это он не хочет верить ни во что другое, это его жизнь превратилась в бесконечный дом, а у этой женщины, наверное, не так. Нет, она не выглядит так, словно печалится постоянно, нет, она выбита из привычной ей жизни, а он просто опустился ближе ко дну, чем обычно, вот и вся разница. Но он еще не утонул. Нет, пока еще не утонул.
- Я правда знаю... - Он вздохнул и криво улыбнулся, пытаясь вспомнить, как это делается по-настоящему, а не то заученное движение, знакомое его губам слишком хорошо. - Много красивых сказок о далеких странах, о приключениях, о победах... Только их сегодня очень сложно вспомнить.
Упавшая под ноги сигарета все еще тлела, и это казалось ужасно нелепым и глупым; пришлось достать еще одну и поджечь ее уже аккуратнее. Сколько он уже выкурил сегодня? Так странно, ведь бросил, ведь не хотелось больше, не вспоминалось даже, а теперь... Почему все так нелепо и неправильно?
- Для всех ты останешься вечно чужою
И лишь для меня бесконечно знакома... - Пробормотал он, снова посмотрев на женщину, рядом с которой он стоял. Он пока не хотела уходить - и это казалось чудом, таким необходимым этой больной и дурной ночью. Строки, вырванные из середины совсем не уместного сейчас стихотворения... Но что сейчас могло бы быть по-настоящему уместным, кроме водки?
- Как давно вы уехали? - Спросил Игорь, сделав пару долгих затяжек. - Хотите, угощу вас сигаретой? Или чем-нибудь еще. Чем скажете.