Люциус весь день не находил себе места. На работе дела у него сегодня совершенно не ладились – очередная заварушка с участием каких-то одному черту известных тварей, разыгравшихся где-то в Шотландии, отправленная туда комиссией группа, и новый отчет по результатам – благо, удачным – данного группе задания, – не добавляли мужчине веселья, вновь заставляя его почти рычать от досады на себя и нерадивых коллег, допустивших во время выполнения работы какую-то очередную оплошность…
В поместье Малфой попал под вечер, злой как черт и совершенно не располагающий к благочестивому и сколько-нибудь мирному настроению. Он как никогда обрадовался, что не встретил в гостиной отца и, промчавшись тенью через весь мэнор, закрылся в своей комнате и, скинув с себя выходную мантию, облегченно рухнул на кресло. Стоило успокоиться и хоть сколько-нибудь расслабиться, прежде чем ему предстоит спуститься на первый этаж на ужин, встретиться с отцом – отношения между ними, как казалось самому Люциусу, после того разговора в кабинете, все еще были довольно напряженными и это не могло не беспокоить Малфоя-младшего – если уж отец так реагирует, то что скажет ему Нарцисса… Впрочем, с супругой он пока так и не виделся, так и не говорил – отец наотрез отказывался говорить сыну, где Цисси, и Люциус, пожалуй, был согласен с ним. Он понимал, что ей сейчас нужно было отдохнуть и набраться сил, а не выяснять отношения с супругом. Поэтому, смирившись с мыслью о том, что придется ждать возвращения Нарциссы, Люциус, погрузившись в работу, в эти пару дней даже как-то не думал о предстоящем разговоре. Сегодня же…
Стоило Люциусу прикрыть глаза, откинувшись на спинку кресла, как в комнате раздался негромкий хлопок и тихий голос сообщил:
– Хозяин Люциус, миссис Малфой недавно прибыла в поместье. Вы просили докладывать…
Новость на какое-то мгновение выбила Люциуса из колеи, заставив мужчину напряженно выпрямиться в кресле, уставившись куда-то поверх домовика в окно на сереющее за стеклом небо, но уже в следующее мгновение, Малфой вновь обратил внимание на домовика:
– Где она сейчас?
– В оранжерее, хозяин Люциус.
Что ж, последние несколько дней он хотел поговорить с Нарциссой, объясниться с ней, понимал, что должен – и хочет – извиниться перед супругой за тот день, 4 июня, когда он, позволив себе непозволительную для него трусость и слабость, сбежал, как мальчишка из дома, оставив Цисси разбираться с проблемой самой, оставив ее наедине с их общим горем. Простить себе этого он пока не мог, и перспектива разговора с Нарциссой сейчас была, пожалуй, угнетающей, но он как никто понимал, что этого разговора им не избежать. Поэтому Люциус, тяжко вздохнув, поднялся на ноги и молча вышел из спальни, направившись в оранжерею...
– Нарцисса, ты здесь? Я хотел… Мы можем поговорить? – остановившись на пороге стеклянной постройки, поинтересовался Люциус, заглядывая внутрь – супруги он пока не видел, но, судя по шуму, доносившемуся из дальнего угла помещения, Корри все же не ошибся.

Оранжерея давно по праву была вотчиной Нарциссы – супруга выращивала там различные растения, семена которых доставлялись из самых разнообразных мест, проводила многочисленные опыты, просто проводила время среди зелени и тишины, – и Люциус сейчас отчего-то чувствовал, будто нарушает ее пространство – он и сам крайне не любил, когда в часы работы его отвлекали от опытов в лаборатории, – потому входить не спешил, ожидая ответа женщины. Впрочем, Нарцисса появилась почти сразу, стоило Люциусу позвать ее, и поприветствовала супруга, как показалось, Малфою, довольно спокойно.
– Добрый вечер, Люциус.
Он кивнул в ответ, проговорил:
– Добрый вечер, Нарцисса, – и, постояв еще минутку на пороге, все же прошел внутрь.
Она выглядела немного посвежевшей, но Люциус прекрасно понимал, что это всего-то сказывается отдых, и не тешил себя мыслью о том, что прошедшие несколько дней могли хоть как-то повлиять на ее состояние, помочь ей забыть, не думать о случившемся, не вспоминать тот день и ту потерю. Он не забыл, а Нарциссе было куда тяжелее.
За эти несколько дней он не раз и не два представлял предстоящий разговор, но так и не нашел подходящих слов, способных объяснить Нарциссе то проявление трусости и слабости. Вот и сейчас, он стоял перед супругой, не зная, с чего начать разговор и растерянно осматривал оранжерею, переводя взгляд с одного растения на другой. Пожалуй, сейчас он походил на провинившегося школьника, которого ждет выговор родителей за какой-то проступок, только вот в школьные годы подобного за Люицусом не замечалось, и «выволочек» от отца он за возможные проступки, на его памяти, ни разу и не получал. Сейчас же он вырос из того возраста, когда проступки можно было считать невинными. К тому же тот уход из дома был скорее не проступком, Люциус понимал, что совершил тогда ошибку, и теперь жаждал исправить ее.
Так что разговор был неизбежен и был действительно необходим. Молчать и дальше Люциус не представлял возможным, потому, переведя взгляд, наконец, на Нарциссу, он спросил то, что его действительно интересовало эти дни в первую очередь:
– Как ты себя чувствуешь? Понимаю, прошло слишком мало времени, но очень надеюсь, что тебе лучше, – помолчав еще немного и чуть склонив голову набок, он продолжил: – Я хотел поговорить о том дне, если ты не против. Хотел объясниться, Цисси.

Люциус кивнул Нарциссе и прошел вглубь беседки вслед за ней. Наблюдая за супругой, он старался уловить ее настроение, понять, расположена ли она сейчас к их беседе, или эта затея сейчас в принципе не имела смысла и стоило подождать. И не мог понять, что она сейчас чувствует, не мог предположить, как пройдет их разговор. На вопрос она, конечно, ответила, но на него старалась не смотреть, и это вновь навевало Люциуса на мысли о том, что разговор вряд ли заладится – то, что он будет нелегким, он и так знал…
– Рад, что тебе лучше, – проговорил он, устраиваясь на скамью и вновь бросил взгляд на супругу. Нарцисса выглядело напряженной и будто бы настороженной, и это тоже не нравилось мужчине, не давало ему возможности расслабиться, найти нужные слова для начала беседы.
Он отвернулся и на время замолчал, уставившись на воду, тихо стекающую в фонтан, задумавшись о пережитом ими за эти дни. Как так получилось, что им пришлось пройти через это? Как так вышло, что эта трагедия, ставшая ударом для обоих, отдалила их еще больше, будто образовав между супругами непреодолимую пропасть?
Люциус вновь повернулся, посмотрел на супругу – она молчала, сидела, вытянувшись в струну, только смотрела, пожалуй, как-то вопросительно, будто ожидала, что он хочет от нее и зачем потревожил ее покой. Что ж, этого следовало ожидать…
Малфой же молчал, так и не зная, с чего начать разговор. Все же стоило хоть сколько-нибудь подумать, прежде чем отправляться к Цисси, лишь услышав о ее возвращении домой. Впрочем, он ждал этой возможности поговорить вот уже несколько дней и потому сейчас не время было медлить.
– Нарцисса, я действительно хотел поговорить о том дне, о тебе и обо мне, о нас… Я вижу, что семейная жизнь у нас как-то не заладилась с самого начала, вижу, что рядом ты будто желала видеть другого человека, вижу, что не вызываю у тебя и толики нежных чувств, – он в который раз умолк, внимательно смотря на супругу, ожидая хоть какой-то реакции на свои слова. – И я хотел бы поговорить об этом, решить нашу проблему. Однако, прежде… Я хотел объясниться, потому что после того дня не нахожу себе места.
Он поднялся на ноги, прошелся к фонтану, сделал несколько шагов взад-вперед, прежде чем более-менее не успокоился и, решившись, остановился и поднял взгляд на жену.
– Цисси, прости меня. За то утро, за тот день, за все эти дни. Я не должен был уходить, не должен был оставлять тебя. Считай это трусостью, хоть в трусости я никогда и не был замечен, но, пожалуй, это так – струсил и ушел… Сбежал по сути подальше от всего этого, от потери…
Люциус понимал, что его слова вряд ли возымеют должного эффекта, и Нарцисса проникнется его извинениями. Но он должен был сказать то, что думал, должен был чуть ли не в первый раз быть искренним и открытым с ней, что в последние дни случалось с ним все чаще и заставляло чувствовать себя уязвимым, слабым. Однако, он понимал, что с этим чувством нужно бороться – кто знает, может, их проблема как раз в том, что он все эти годы не мог открыться даже супруге?

Люциус и сам не знал, когда ему стало легче держать все переживания, всю боль, все, что его терзало и мучило, в себе. Когда он стал скрытным и замкнутым, стал утаивать свои чувства даже от близких членов семьи – отца, супруги? Когда ему стало казаться все той же пресловутой слабостью и уязвимостью возможность открыться родным? Сейчас ему уже казалось, что он был таким всегда, с самого детства, но, если подумать, то в те годы, когда еще была жива мама, он всегда с легкостью мог говорить с ней, мог открыть ей свое сердце и душу. Так что же изменилось?..
Об этом он думал, смотря на Нарциссу. Пожалуй, стоило действительно отбросить все маски, забыть все условности и просто сказать честно и открыто, что он чувствует сейчас и что чувствовал в тот день.
Он не знал, как реагировать на слова Нарциссы. Буквально на днях он беседовал об этом с отцом, и отец точно так же говорил ему, что его вина в не сложившемся браке, что это он не приложил усилий для того, чтобы все у них наладилось. Люциус не спорил тогда, не собирался спорить и сейчас – он и так знал, что вина лежит в первую очередь на нем, вот только что ему следовало делать тогда и как исправить все сейчас, он пока не представлял.
– Да, ты права. Это… моя вина, – признаться в этом было тяжело, даже Нарциссе – он никогда не любил чувствовать себя виноватым, но сейчас понимал, что Цисси, как и отец не далее как пару дней назад, права, – это в первую очередь его вина. – Впрочем, моя вина не в том, что я не желал видеть тебя рядом или же хотел, чтобы моей супругой стала другая. Нет, это не так. Я… – Люциус вновь сел на скамью, откинулся на ее спинку и устало потер переносицу. – Нарцисса, я всегда считал наш брак удачным, еще с того момента, как отец сообщил мне о предстоящей помолвке. Объединить два наши рода было правильным решением. И я никогда не думал, что какая-то другая девушка могла бы быть на твоем месте. Я виноват, пожалуй, в том, что так и не смог за эти почти пять лет нашей совместной жизни как-то расположить тебя к себе, не приложил усилия, чтобы твоя неприязнь – мне кажется, она зародилась еще в школе, когда я крутил романы с однокурсницами – переросла в нечто большее. Я… – быть может и не стоило быть столь откровенным, но по-другому он сейчас не могу, поэтому, помявшись, он все же продолжил: – Я не стану скрывать, я никогда не думал о браке по любви, как и не думал, что в нашем договорном браке будет что-то, напоминающее любовь. Ты же знаешь, как заключаются подобные союзы в нашем обществе, как все это происходит в аристократии, и я всегда думал, что также будет и у нас. Однако же, я и врать не стану – женившись на тебе, я думал о том, что между нами будет понимание, будет доверие. И, безусловно, моя вина, что этого не было все эти годы.
Сейчас он смотрел на Нарциссу и в очередной раз признавал, как и сказал это отцу на днях, что она нравится ему – нравится, как женщина. Да, это не была любовь, и, пожалуй, он не знал, что такое любовь. Пока не знал. Отчего-то вспомнились слова отца:
– У тебя еще вся жизнь впереди. И она, похоже, будет лишена любви, как и моя.
И Люциус невольно улыбнулся. Отец в очередной раз был прав – он еще молод, и у него вся жизнь впереди, но будет ли в ней любовь… Впрочем, пожалуй, Малфой никогда и не верил в любовь. Лишь однажды, еще в школе, к одной из своих подружек он испытывал новое неизвестное ему доселе чувство – когда простое желание и страсть сменяется постоянными мыслями о той самой, когда жаждешь проводить с ней все больше времени, все чаще видеть ее улыбку, обращенную к тебе, и просто хочешь находиться рядом. И это было что-то новое и отчасти пугающее. Он часто задавался вопросом, была ли это любовь, и почему он не испытывал подобного к Нарциссе. Но так и не смог найти ответа. Да, его отношение к супруге за эти годы изменилось – от простой данности того, что она станет его женой, оно переросло в привязанность и интерес к ней. Не бездумное вожделение, которое он порой мог испытывать к любовнице, а нежность и некую… влюбленность? Осознание этого резануло, и Люциус неосознанно вновь поднялся на ноги, прошелся вдоль фонтана, и остановился, лишь услышав слова Нарциссы:
– Наверное, ты считаешь меня виноватой в его смерти.
Он удивленно посмотрел на супругу, не понимая, что ответить на ее слова. Неужели она именно так поняла то, что он говорил ей только что? Неужели подумала, что он винит ее в смерти их ребенка?
– Нарцисса, я… Я ни разу за эти дни не думал, что это твоя вина. И ушел я совсем не поэтому.
Люциус поколебался некоторое время, но все же подошел ближе, присел на корточки перед супругой и уверенно произнес:
– Цисси, мне не нужны твои извинения, я не за этим пришел сейчас. В произошедшем нет твоей вины. Совершенно никакой! Я знаю, как ты хотела ребенка, как уже любила его. Как и я. Тогда… В тот день я не мог находиться рядом, хоть и должен был. Знаю, что тебе было тяжело. Но я поддался своим чувствам, своей боли – ты права, нам всегда, увы, было легче переживать ее порознь. Я не винил тебя в том, что случилось. Я… Я винил себя. За то, что не нашел нужного средства, чтобы помочь, что не смог ничего сделать, чтобы предотвратить случившееся. Думал о том, что постарайся мы с Северусом лучше, просиди мы еще несколько часов, дней, недель в лаборатории, и этого можно было бы избежать, и мы не потеряли бы ребенка, которого уже полюбили всем сердцем и ждали… Это не оправдание, понимаю, однако, просто хочу, чтобы ты поняла – я ни в коей мере не виню тебя.

Быть откровенным было непривычно и как-то… болезненно. Болезненно было чувствовать себя открытым, чувствовать себя отчасти уязвимым и понимать, что он может быть не понят или понят неправильно. Он отвел взгляд в сторону, когда Нарцисса коснулась его плеча, и собирался уже было что-то сказать в ответ на ее слова о прощении – он прекрасно понимал, что о прощении говорить сейчас глупо и слишком… рано что ли – когда услышал следующую фразу супруги:
– Не нужно унижаться.
Люциус резко выпрямился, поднялся на ноги и отступил на пару шагов, резко вздохнув и вытянувшись словно по струнке смирно. Это было словно удар под дых. Первая его попытка быть откровенным, быть самим собой, а не очередной маской отстраненности, была воспринята Нарциссой как своего рода унижение? Что ж, мне стоило этого ожидать, – пронеслось в голове, и он, усмехнувшись, опустился на скамейу.
– Сказать по правде, не думал, что моя откровенность – первая моя откровенность – будет считаться унижением. Впрочем, ладно, я понял, – Люциус усмехнулся, покачал головой и вновь повернулся к Нарциссе. – Разговор, пожалуй, был неуместен. Давай и правда оставим это или отложим, как говорится, до лучших времен. Оставим что разговор о нас с тобой – к слову, мы просто не поняли друг друга, я говорил не столько о любви и о том, что не понимаю, почему ее нет в нашей семье, сколько о том, что мне просто казалось, что лично я тебе неприятен по какой-то причине, которую я, увы, не понимаю, но хочу понять. Но да, ты права – мы семья, и это главное. И оставим разговор о ребенке. Я понимаю, это больно. К тому же прошло очень мало времени.
Люциус опустил взгляд, нервно потер пальцы. Прошло действительно слишком мало времени. Да и к тому же он понимал, что время вряд ли поможет в этом случае – да и помогает ли оно вообще? Малфой сильно сомневался… Казалось бы, прошло уже почти шесть лет со смерти матери, но ее смерть до сих пор отдается болью в сердце… Время не лучший лекарь, – в этом Люциус был уверен почти на сто процентов. В их же с Нарциссой случае заглушить боль мог лишь ребенок. Но об этом им говорить и думать было слишком рано…
Из размышлений его вывели слова Нарциссы:
– Люциус, я хочу уехать.
Люциус тряхнул головой, отвлекаясь от навеянных воспоминаний и вновь перевел взгляд на супругу, чуть склонил голову на бок и, немного подумав, проговорил:
– Да, конечно. Пожалуй, так и правда будет лучше. Лучше для тебя – поможет отвлечься и не думать о случившемся... К зачатию нашего, – последнее слово он с нажимом выделил, – ребенка мы вернемся позже – когда ты полностью восстановишься физически и будешь готова… морально,
На время Люциус замолчал, собираясь с мыслями. Отъезд Нарциссы действительно был нужен что ей, что их семье в целом, пожалуй. Ей это могло бы дать возможность отвлечься от потери, уйти мыслями в учебу и не думать о своей боли. Для них же… Им, пожалуй, нужно время, чтобы как-то смириться со случившемся, чтобы – опять же – не думать и не переживать так остро… Что ж, это и правда было кстати. Люциус улыбнулся супруге и поинтересовался:
– Чем бы ты хотела заниматься? Что изучать? Быть может, я могу чем-то помочь?