Абраксас обожал писать письма. В юности это даже мешало: если была хоть какая-то возможность избежать личной встречи и написать письмо, он обязательно ей пользовался, хотя ему нужно было оттачивать мастерство ведения переговоров и общаться с самыми разными людьми. Потом это как будто прошло, и он охотно посещал всех, кого было необходимо, или приглашал на свою территорию, будь то кабинет в Министерстве или гостиная в поместье Малфоев в Уилтшире. Но и письма он писал теперь чуть ли не чаще, чем прежде: ученым из других стран, волшебникам, с которыми познакомился во время своих многочисленных путешествий, джентльменам из клуба, который посещал раз в неделю, — ему хотелось быть в курсе того, что происходит со всеми, с кем он был так или иначе связан. Полученные ответы он хранил в отдельном ящике стола и оберегал их с не меньшим рвением, чем дракон стережет свои сокровища. Ничего компрометирующего в этих бумагах не было, все письма, которые могли бы вызвать хотя бы тень подозрения, он всегда уничтожал сразу же, но когда следователи добрались до его переписки, у него чуть не случился сердечный приступ: это было ужасное ощущение, ему казалось, что эти люди забрались ему под ребра и копаются в самой сути его жизни. То, что эти идиоты, прочитав каждый лист, каждую записку, не смогли даже сообразить, что он спал с половиной знакомых ему женщин-драконологов, Абраксаса изрядно повеселило, но чувствовал он себя все равно отвратительно. Пока они рылись в его вещах и искали тайники (какая восхитительная наивность!), он спокойно наблюдал за этим, зная, что они ничего не найдут; когда они добрались до вещей его жены, он начал потихоньку закипать и под конец обыска в ее комнатах уже хотел сварить всех следователей заживо и скормить драконам; потом был его кабинет, в котором тоже нечего было искать и в котором как раз и хранилась личная переписка... И это было действительно невыносимо. Они читали письма, у него вся жизнь пролетала перед глазами, он вспоминал и то, что хотел помнить, и то, что надеялся забыть, все свои успехи, все свои промахи, все, что составляло основу его существования, все, что его хоть когда-нибудь волновало. Они читали, он смотрел и пил кофе, и ему хотелось швырнуть чашку кому-нибудь в голову, но толку от этого бы не было никакого, а вот повредить очень даже могло, так что приходилось держать себя в руках. Хорошо, что хотя бы Люциус был в Хогвартсе и не видел, что творилось в поместье. В его комнатах все тоже перевернули, и это было отвратительно. К тому же, Абраксаса злило, что его считают чудовищем, способным впутать в заговор ребенка и что-то прятать среди его вещей. До такого он бы никогда не опустился. Он всегда оценивал себя трезво, помнил, что каким бы идеалам он ни следовал, он все равно оставался убийцей и контрабандистом, и это будут осуждать в любом обществе, даже если Пожирателям Смерти удастся в ближайшем будущем построить прекрасный новый мир. Люди хотят жить в безопасности. О таких заслугах лучше не распространяться. Но чтобы подвергать риску своего сына... Понятное дело, что если бы с главой семьи что-то случилось, это отразилось бы и на наследнике тоже, но не так же все-таки!
Естественно, запереть Малфоя не посмели. Доказательств у обвинения никаких не было — обыск им ничем не помог. Но было очевидно, что теперь за ним будут следить, проверять каждый его шаг и вскрывать каждое письмо. Что же... Придется играть по обновленным правилам. Он все равно не сомневался в том, что в итоге останется в выигрыше.
Успокоив жену и приказав прислуге навести везде порядок, он отправился убираться в своем кабинете. Позволить кому-то еще прикасаться к своим бумагам и особенно письмам он просто не мог, его до сих пор трясло от ярости. Кофе в этот раз он потребовал с коньяком, чтобы хоть немного расслабиться. Предстоял долгий вечер... Через пару часов с кофе с коньяком он перешел просто на коньяк. Пришлось просматривать все письма заново, искать место для каждого — и Абраксасу снова казалось, что у него под ребрами застрял длинный нож. Письма от Ориона, его единственного друга... Письма от женщин, ни одну из которых он не любил, но которые дарили ему вдохновение... Письма от отца — в старости он удалился в дом в Уэльсе и часто писал сыну, почти каждый день, даже в день своей смерти... Как эти идиоты вообще посмели к ним прикасаться?! Справившись с эмоциями — и с уборкой — Малфой сел писать новое письмо...
Небо за окном уже светлело. Любимая желтоватая бумага, любимая чернильница из черного оникса, удобное перо — совсем простое, красивыми он никогда не пользовался, не видел в этом смысла. Строки ложатся на бумагу неровно и торопливо, характерный наклон влево даже заметнее, чем обычно...

Закончив писать, Абраксас посыпал бумагу мелким красноватым песком, чтобы чернила скорее высохли, отодвинул письмо на другой край стола, достал из ящика любимую курительную трубку с мундштуком из темного янтаря, набил ее табаком и закурил, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Только бы сын не наделал глупостей! В его возрасте такие новости принимать сложно, сложно терпеть насмешки и нападки сверстников, сложно сдержаться и не вызвать какого-нибудь наглеца на дуэль. Но Люциус должен вести себя так, словно его семья не имеет к этому скандалу никакого отношения. Как будто обвинения действительно ложные. Правду он, разумеется, знал...
Когда чернила высохли, Малфой-старший аккуратно сложил письмо, запечатал его сургучом, приложив печать с фамильным гербом, поднялся в совятню и отправил его с любимым филином — старым и ужасно вредным, кусавшим всех, кроме хозяина. Птица недовольно ухнула и улетела по светлеющему небу на север, в Хогвартс.

Ответ пришел следующим вечером, но прочитать письмо от сына Абраксас смог только ночью, совсем поздно — до рассвета оставалось не больше часа. Сова Люциуса, наверное, уже успела вернуться в Хогвартс, — оставлять ее в поместье не было никакого смысла, ей дали отдохнуть, покормили и отпустили лететь обратно. Это был точно не тот случай, когда удобно отправлять ответ с той же птицей, к тому же, сов у Малфоев всегда было достаточно, чтобы поддерживать активную переписку с множеством адресатов.
Вскрыв письмо, глава семьи устроился в любимом кресле и начал читать, раскурив перед тем трубку. Сыну запах табака не нравился с самого детства, Марианна тоже относилась к этой привычке своего супруга более чем прохладно, но сейчас не курить было совершенно невозможно. Тем более что ложиться он все еще не собирался, а значит, нужно было как-то держать себя в тонусе, причем не прибегая к помощи кофе, — его он сегодня выпил столько, что в груди слева ощущалась какая-то странная тяжесть, кажется, сердце было не в восторге от такой дозы кофеина. И это в сорок один год!.. Что же будет дальше?
Думать о своем здоровье Абраксасу сейчас было сложно. Во-первых, беспокоиться приходилось о репутации и, соответственно, будущем всей семьи, во-вторых, здоровье супруги сейчас было куда важнее. Она ведь ждала ребенка. Срок был совсем небольшим, и любое волнение могло убить плод, тем более что у нее и раньше были проблемы, она не смогла выносить ни одну беременность, кроме первой. А тут такие переживания! Сразу после обыска в поместье Марианна слегла — и больше не вставала, жаловалась на сильную слабость и головокружение. Ей было страшно, она часто плакала, но ее супруг не мог уделить ей сейчас достаточно времени: снова нужно было давать показания, присутствовать при очередной проверке в Министерстве — следователи не только бюро по розыску и контролю драконов поставили на уши, но и перевернули весь Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними, заглянули в каждый ящик, прочитали каждый документ. Так что домой Абраксас вернулся ближе к полуночи, усталый и бесконечно злой. Пару часов он провел с женой, а потом его снова ждали дела... Страшно было даже подумать, какие убытки обещал принести этот проклятый скандал. Теперь невозможно было связаться ни с Пожирателями Смерти, ни с контрабандистами, не привлекая ненужного внимания, действовать приходилось с параноидальной осторожностью, подозревая всех и вся. Он даже не мог предупредить подельников об вынужденной отмене большей части сделок, что сулило крупные неприятности в будущем.
Все валилось из рук. Да, план был безупречным, да, Малфой понимал, что обвинители не смогут ничего доказать и сами себя выставят дураками, но цена успеха все-таки оказалась куда выше, чем он мог себе представить. Когда прорастали первые ростки этого заговора, он и подумать не мог, что на кону окажется жизнь его второго ребенка, а может быть, и его супруги тоже. И у Люциуса теперь были неприятности... Письмо Слизнорта он успел прочитать днем, его не пришлось откладывать на вечер, так что об устроенной сыном драке он уже знал. И испытывал по этому поводу противоречивые чувства: с одной стороны, он был рад, что его наследник не готов молча сносить оскорбления и готов так или иначе постоять за себя, с другой — ему следовало бы сейчас держаться как можно тише, не привлекать внимания... Но что сделано, то сделано.
Прочитав письмо, он вернулся за стол, вызвал домового эльфа и потребовал двойной виски со льдом, достал из ящика чистый лист бумаги и начал писать ответ.

Закончив писать, Абраксас отложил письмо в сторону, не стал в этот раз посыпать бумагу песком — решил дождаться, пока чернила высохнуть сами, и выпить еще один стаканчик виски. Нужно было написать еще письмо Слизнорту — сегодня же. И заняться другими делами... О том, как он будет вставать завтра, ему даже думать не хотелось.
Поскольку кусачий филин недавно был отправлен с письмом к одному из коллег-драконологов, ответ сыну Малфой послал с белой совой-сипухой, у которой были разные глаза, как и у ее хозяина. Склевав несколько миндальных печений, она улетела в Хогвартс, а Абраксас вернулся за письменный стол. Ложиться спать, пожалуй, уже просто не было смысла…

Писать письма Абраксасу было легче, чем ждать ответов. Впрочем, обычно у него как раз получалось не ждать, не возвращаться мыслями к написанному, не гадать, каким будет ответ и скоро ли он придет, не зацикливаться на тревоге. Но не в этот раз. Это о себе он мог не беспокоиться, о сыне же он думал куда чаще, чем следовало бы в его положении, переживал, как он там, среди всех этих насмешек и издевок, сможет ли выдержать это, сможет ли вести себя достойно и держать лицо... Именно держать лицо сейчас было важнее всего.
Так что получив наконец письмо из Хогвартса, он даже отложил свои дела, чтобы поскорее прочитать его — и сразу же написать ответ. Принесшая долгожданную весточку сова в накладе тоже не осталась, ей досталась целая горсть миндального печенья в виде сердечек — Марианна такое обожала, и его можно было найти почти в каждой комнате огромного поместья Малфоев.

В этот раз строки сами ложились на бумагу, письмо писалось легко и быстро. Но дел у Абраксаса в самом деле было еще очень много, поэтому ему пришлось прервать этот поток мыслей и поставить точку. Скорее бы эта отвратительная история закончилась!.. Он чувствовал себя действительно смертельно уставшим...
...Он и не заметил, как задремал прямо за столом, пока дожидался, когда высохнут чернила. Небо за окном уже светлело, что означало, что он потерял очень много времени. Торопливо запечатав письмо, он почти бегом отправился в совятню, чтобы скорее его отправить — и снова вернуться в свой кабинет, к давно осточертевшим бумагам.

В этот раз у Абраксасу письмо писать совсем не хотелось, хотя он и ждал вестей от сына и рад был узнать, что у него все в порядке, насколько это вообще в его положении возможно. Победа в квиддиче. Новые знания. Успехи на занятиях. Да, сегодня он по праву мог гордиться своим наследником. Но эта радость была безнадежно отравлена, потому что другой его ребенок умер. Да, на раннем сроке, когда сложно еще считать плод человеком, но старший Малфой уже ждал его появления на свет и уже любил его. Но ничего исправить было нельзя, оставалось только признать, что воплощение в жизнь плана по свержению магглорожденного министра магии обошлось его семье слишком дорого. И хотя у его жены это был уже не первый выкидыш, мысль о том, что у погибшего ребенка не будет даже могилы, казалась ему ужасной. Это же неправильно. Это...
Нужно было отогнать эти тягостные размышления и начать писать ответ, и он так и сделал. Заставил себя собраться с мыслями, запил горечь крепким (и, вообще-то, ужасно горьким) кофе, достал чистый лист, обмакнул перо в чернильницу... В этот раз даже по почерку было заметно, что Абраксасу совсем плохо.

Письмо получилось коротким, но, возможно, одним из самых искренних из написанных Абраксасом за всю его жизнь. Он редко доверял бумаге свои настоящие мысли и как будто боялся выражать на ней теплые чувства, даже если речь шла о простой похвале. Но это был фамильный недуг всех Малфоев, так уж сложилось за долгие века существования этого рода...
Запечатав письмо и отправив его в Хогвартс, нынешний глава семьи ушел в свою спальню. Ему нужно было хотя бы немного побыть в одиночестве.