[nick]Марисель Хевинстон[/nick][status]слышишь: это я, это я – без тебя...[/status][icon]http://sh.uploads.ru/bSLIv.jpg[/icon][sign]Я верну тебя к себе, разорвав на части бесконечность боли!
Спасая жизнь любовью…
Я верну себя к тебе, и, разрушив одиночество-неволю, – я буду жить тобою.
Я верну тебя к себе любой ценою и буду жить тобою!..[/sign]– Адам, ты должен понять, – говорит Марисель, чуть ли не плача. Она сидит на краю кровати, низко опустив голову, и сжимает тонкими пальцами подол платья.
– Понять? Что именно? Что моя жена сумасшедшая? Что у нее раздвоение личности? Или, может, этих личностей больше двух?
– Три, считая меня, но дело не в этом, Адам. Ты…
– Замечательно! Всего лишь три! Спасибо, что хоть не десять! – он орет что есть силы, и Рис сжимается все сильнее и сильнее под его напором, не зная, куда деть себя от этого скандала, от его обидных слов. – Повезло так повезло – думал, что у меня будет самая обычная жена, а мне попался бракованный метаморф!
– Ты не понимаешь. Ты не знаешь, что говоришь. Прошу тебя…
– О нет, я хорошо знаю, – он вновь перебивает ее, не дав договорить, и опять начинает орать, надрывая горло. – Я-то думал, что выбрал себе нормальную жену, а привел в дом шизофреничку, которая не может контролировать себя и свои психованные ипостаси.
– Я не вещь, чтобы меня выбирать, – вмиг разозлившись и вскакивая с кровати, шипит Марисель – слезы все еще душат, но злость, внезапно поднявшая голову, не дает им пролиться. – И если тебе что-то не нравится, ты можешь уйти прямо сейчас.
– О да, ты не вещь, ты еще хуже, – подскакивая к ней, резко выплевывает ей прямо в лицо и с силой хватает за руку. – Вещь можно просто выбросить, и никто не вспомнит о ней. А разойтись с тобой значит погубить себя. Как же, все будут только тебя жалеть и непременно встанут на твою сторону, даже твой горячо любимый наставник, Немой. И никто не подумает и не поверит, что я женился на настоящем психе, на сбрендившей на всю голову идиотке. Дура! – так же зло шипит он, и ударяет ее тыльной стороной ладони…
В тот вечер Марисель ушла из дома, и, попросив Немого отменить все занятия на ближайшую неделю, сняла номер в гостиничке в Безвременных Шестеренках.
Тот разговор был одним из последних с Адамом – через неделю мужчина бесследно исчез, но Рис еще долгое время, пожалуй, весь последующий год вплоть до встречи с Джошуа, не могла прийти в себя после той сцены и последовавшего за ней исчезновения мужа. Тогда она пообещала себе две вещи. Никто и никогда не узнает об этой ее, как выразился Адам, шизофрении. И та, вторая ее личность, с которой она упорно боролась и не могла совладать со своих восемнадцати лет, никогда больше не увидит этот свет.
Много позже, когда в ее жизни появился Джошуа и их отношения перешли из простого формального статуса «профессор-студент», она некоторое время грызла себя тем, что ему-то стоит рассказать об этой своей особенности, что он-то поймет. Но тот скандал с Адамом, та его пощечина и оскорбления в свой адрес были все еще живы в памяти, и не давали Рис открыться Шену. После эти мысли просто забылись, затерялись в суматохе жизни, да и надобности в подобном признании не было – Марианна не подавала признаков жизни, и в какой-то момент Марисель и думать забыла о ее существовании…
Сейчас же…
Как ей открыться ему сейчас? Когда уже, казалось, поздно что-либо объяснять и искать понимания… Когда все пошло наперекосяк и опять из-за этой проклятой личности, скрытой в ее сознании… Когда от недавнего разговора словно бы почва ушла из-под ног и она не чувствует в себе сил ни на что, не то, что на откровенные беседы… Когда хочется просто забыть обо всем, отмотать время назад и не позволить этому случиться… Когда хочется с корнями выкорчевать эту самую личность из своего больного сознания и сейчас кажется не важным, каким способом это можно воплотить в жизнь…
Марисель еще сильнее сжала плечи, впиваясь сквозь полупрозрачный пеньюар в тонкую кожу плеч ногтями. Она не знала, с чего начать этот разговор, как сказать ему главное. И стоит ли говорить – поймет ли он ее, поверит ли? Или посчитает это глупым и фальшивым оправданием ее выходки в спальне?
Она не знала, что сказать, и оттого сейчас чувствовала себя как никогда беспомощной и растерянной. И не последнюю роль в этом играла холодность мужчины, то, как он шарахался от каждого ее не то, что прикосновения, а малейшего желания приблизиться, с каким ледяным равнодушием он смотрел на нее, и как резко говорил… За последние годы она привыкла всегда ощущать за спиной поддержку Джошуа, она сроднилась с мыслью, что что бы ни было, он защитит ее, он найдет нужные слова, которые придадут ей уверенность, его улыбка и объятия позволят просто забыть о проблемах и жить дальше, не думая ни о чем…
Рассчитывать хоть на что-то со стороны Шена сейчас было глупо и неправильно. После того, что она ему наговорила – и не важно, что это была не она, что она не думала так ни разу за все время, прожитое с ним, сейчас все это было совершенно не важно, ведь в сознании Джошуа не было разницы между Марианной и Мариселью, – разве могла она думать о том, что он проявит к ней хоть какое-то понимание и поддержку?..
– Вот уж чего никогда не предполагал, леди, – даже эта фраза брошена резко, раздраженно, будто ему неприятен этот разговор, будто ему неприятно само присутствие Марисель в непосредственной близости от него. И осознание этого было больно…
– Я знаю, ты никогда не обижал меня ни словом, ни действием, – как-то глухо отозвалась она, чувствуя, как ее все сильнее пробирает дрожь. Что это было, она и сама не знала. То ли дело было в незаметно подкравшемся вечере и заглянувшем вместе с ним во дворик ветре, норовившем уже в августе напомнить людям о приближении осени. То ли виновато было эмоциональное напряжение из-за пережитого ими за последние полчаса. То ли сказывалось то, что она почему-то только сейчас поняла, что так и не успела одеться – скорее бросилась к Шену, даже не подумав о том, чтобы накинуть хоть что-то. Сама мысль о том, что сейчас на ней то же белье, что и на Марианне, в котором она пыталась соблазнить Джошуа, в котором она вела себя так вульгарно, как, правильно назвал ее Шен, шлюха, что в этом же комплекте сама Марисель явилась сейчас перед мужем, вызывала острое отвращение, вплоть до неожиданного приступа тошноты, подавить который удавалось с большим трудом, и Рис невольно прикрыла рот ладошкой, чуть отвернувшись от Джошуа.
Да, милый, ты никогда не считал меня дурой, в отличие от… Никогда не называл меня так и не назвал бы, в отличие от… Ты ни разу не обидел меня за все годы, которые мы провели вместе, в отличие от… И я научилась тебе доверять, научилась практически сразу, но то свое обещание – скорее клятву – самой себе так и не смогла нарушить, так и не смогла быть до конца откровенной. Могу ли я уже после этого рассчитывать на понимание? Когда ты открылся, рассказал мне то, что, пожалуй, хотел бы никому и никогда не говорить, я, на тот момент напрочь забыв о своей тайне, и не подумала ответить тебе тем же… Сможешь ли ты понять это?
– И я тоже никогда не хотела обидеть тебя словом ли, действием ли, – она вновь повернулась к нему, поднимая взгляд. Вот только обидела. В один миг я разрушила все, что было все эти годы…
Сил и дальше спокойно стоять на месте не было, и Марисель метнулась по дворику, повторяя недавний «маршрут» Джошуа – пожалуй, эту пока еще не укоренившуюся, но прочно входившую в ее жизнь привычку, женщина переняла у мужа. Ей нужно было хоть как-то выплеснуть накопившееся напряжение, хоть как-то успокоиться и привести мысли в относительный порядок, а заодно собраться с силами и решиться-таки на признание.
– Джошуа, я понимаю все, что ты сейчас думаешь обо мне и о моем к тебе отношении. Но я никогда не считала тебя сволочью. Если бы это было так, я бы не прожила с тобой все эти годы, я бы не согласилась выйти замуж и связать с тобой всю свою жизнь. Более того, если бы, как ты говоришь, подобное мнение сложилось у меня еще на этапе знакомства, это знакомство не продлилось бы, и я не предложила бы тебе уйти в Дориад вместе со мной. Но сейчас это не важно, то есть важно, конечно, но дело не в этом, – она металась по дворику, словно раненый зверь, не находя себе места, стараясь не смотреть на Джошуа, и постепенно чувствуя, как отступает что напряжение, что тошнота, оставляя после себя лишь ни в какую не желавшую проходить дрожь и боль в недавно поврежденных руках, резко отдававшуюся в груди, у самого сердца – впрочем, может, все было как раз наоборот, и боль эта исходила как раз от сердца…
– В одном ты не прав, Джошуа – я виновата перед тобой. Не ты – передо мной, как ты мне говоришь последние несколько минут, а именно я. За то, что не была с тобой изначально до конца откровенна; за то, что случилось сегодня и в чем есть только моя вина; за то, что невольно нарушила данную когда-то тебе клятву. Впрочем, я понимаю, что прошлое изменить нельзя.
Она наконец успокоилась, остановилась – скорее резко замерла на месте – и, почувствовав, что все силы ушли как раз на это бесполезное в общем-то метание по двору, оглянулась в поисках какой-то поверхности, на которую можно было бы приземлиться. Рядом с Джошуа обнаружилось кресло – как часто раньше они сидели вдвоем в этом кресле теплыми вечерами, а то и ночами, когда она устраивалась у него на коленях, а он, накрыв их обоих пледом, что-то рассказывал ей… – и Рис обессиленно опустилась в него. Впрочем, удобно устраиваться сейчас не было желания – полы пеньюара норовили распахнуться от каждого движения – ленту, служившую поясом в этом незамысловатом комплекте, она благополучно оставила в спальне, не особенно думая об ее необходимости – и Марисель, раздраженно запахнула халатик – это действительно ужасно раздражало, даже злило женщину, не привыкшую к подобного рода образам. Она уселась на самый краешек кресла, вцепившись в него руками, и, низко опустив голову, принялась тихо спокойно говорить.
– Помнишь, когда-то в этом же дворике, кажется, даже на этом кресле, мы говорили о моей природе? Я рассказывала тебе, кто же такие метаморфы, рассказывала все, что когда-то узнала от Саши. Тогда, думаю, ты это и так помнишь, я тебе сказала, что перевоплощение – это всего лишь игра для меня и таких, как я. Что в кого бы я ни обращалась, это по-прежнему остаюсь я, лишь облик меняется. Да, это наша особенность – нам жизненно нужна эта игра, нужны эти перевоплощения, иначе постепенно их отсутствие переходит в депрессию. Все годы, проведенные с тобой, ты знаешь, я почти не обращалась. Пожалуй, я по пальцам могу перечислить все свои метаморфозы. Впрочем, дело не в этом. Я опять отвлеклась…
Марисель на время умолкла, все так же неотрывно смотря куда-то себе под ноги. В наступающих сумерках мало что было видно, но это сейчас и не было важно – ей просто нужно было сфокусировать на чем-то взгляд, будто это могло помочь ей сосредоточиться…
– У метаморфов превращения – это всего лишь смена внешности, нутро остается неизменным, подсознание, внутренняя личность – это все равно остаюсь я. Но… Как я выяснила опытным путем, из любого правила есть исключения. Ну, или же я какой-то бракованный метаморф, – горько усмехнулась Марисель, вспомнив вдруг брошенные когда-то Адамом слова. Что ж, может, его слова и не были столь далеки от истины, как ей тогда казалось, и она действительно всего лишь бракованный метаморф, всего лишь псих…
– Это началось, когда мне было около восемнадцати. Казалось бы, не произошло ничего необычного – всего лишь первая любовная драма, предательство того, кому я верила, как бы пафосно ни звучало, разбитое сердце… Все до ужаса банально. Но это, помню, тогда сильно подкосило меня. Пару месяцев у меня была ужасная депрессия, из которой мама с Сашей чудом меня вывели, посоветовав мне активнее уйти в тренировки. Они, конечно, хотели добра, и я к совету их прислушалась, но тренировки привели не к тому, что мы с Сашей ожидали, – от одного упоминания появления в ее жизни Мари, Марисель начинала злиться, и женщина еще сильнее вцепилась пальцами в кресло, стараясь совладать со своими эмоциями.
– Она появилась как-то неожиданно и не так, как обычно это бывало у меня. Просто очередное перевоплощение, поиск нового образа под мысли о… – смешно, но сейчас я даже не могу вспомнить его имени – привели к тому, что я, обратившись, на какое-то время просто… отключилась… Сначала это казалось странным, потом забавным – чувствовать свою особенность по сравнению с другими метаморфами – потом стало пугать… – она вновь нервно подскочила с кресла, метнулась взад-вперед, в очередной раз не находя себе места, но все же нашла в себе силы остановиться, хоть и не решилась посмотреть на мужа, боясь его реакции, боясь увидеть на его лице отвращение к ней и ее сущности, увидеть на нем ответ на вопрос, который мучил ее последние полчаса – сможет ли эта история закончиться для них хоть сколько-нибудь положительно, смогут ли они жить дальше…
– Когда тебе кажется, что ты медленно сходишь с ума, что даже для твоих метаморфоз подобное раздвоение – а позже и растроение – личности не является нормой, и по тебе плачет дурдом… – она вновь обхватила себя руками, с силой сжав плечи – возможные синяки ее все так же не волновали, зато боль от прикосновения слегка отрезвляла, не давала возможности окончательно скатиться в уверенно подступающую к ней истерику – и повернулась к Джошуа спиной, все еще не желая ни смотреть на мужа, ни демонстрировать подступающие слезы. – Когда тот, кому ты смогла довериться, открыть эту сторону своей сущности, считает… Он называл меня сумасшедшей, настоящим психом, шизофреничкой… Ты не представляешь, насколько это было… больно и невыносимо. И я дала себе тогда слово, что никто и никогда не узнает о моем сумасшествии. А потом… Потом… Через год появился ты. Я не нашла в себе силы открыться тебе. Я знаю, что виновата, что должна была быть честна с тобой. Должна была сказать до того, как ты сделал мне предложение, чтобы ты сам решил, хочешь ли, несмотря на все это, видеть меня своей женой. Но… Одна мысль, что ты уйдешь, узнав правду, была невыносимой, это стало бы концом…
Вот и все, вот и сказано все, что должно было сказать еще три года назад, прежде чем принимать от него кольцо, прежде чем соглашаться на его предложение. Если бы только у тебя хватило больше смелости признаться… Кто знает, быть может, всего этого можно было бы избежать. Да, возможно, вы не были бы вместе, но разве это – твое одиночество и боль от осознания, что он не твой – не слишком малая цена за его спокойствие, за его здоровье и жизнь?..
– Прости. Я не думала, что все получится так. Она не откликалась во мне уже года три или даже больше. Но я разозлилась и этого было достаточно… Я просто не смогла сдержать ее… Все, что ты услышал в спальне, – это были не мои слова, не мои мысли. Но я не могла ей помешать. Впрочем, я действительно благодарна тебе. Ты спрашиваешь, кому нужна была твоя пощечина и чем она помогла мне. Все очень просто – она позволила мне вернуться. Ты вернул меня…
Если бы только я могла вернуться раньше, до всех обидных слов, которые были сказаны. Ведь она ударила по самому больному. Она знала, что стоит сказать, чтобы было плохо, чтобы ничего уже невозможно было вернуть, чтобы моя жизнь была разрушена до основания. Чтобы ты никогда не простил меня…
– Я знаю, что виновата, Джошуа. Знаю, что ты не простишь и не примешь мои объяснения, что все, что я тебе только что рассказала, не умаляет моей вины. Я все понимаю… Просто я не знаю, как я могла тебе это рассказать тогда, когда еще не знала тебя, не знала, как сейчас, и после первого мужа лишь училась доверять тебе… Потом я и вовсе забыла о своей уникальности. Я не знаю… Скажи, разве ты смог бы жить с сумасшедшей и шизофреником? Впрочем, я и сейчас пойму, если ты захочешь уйти – от того, что услышал в спальне, или же от моего откровения сейчас – это не столь важно. Я должна буду понять… – она замолчала и, сильно прикусив губу, покачала головой – во рту ясно почувствовался привкус железа, но это сейчас не беспокоило. Она думала лишь о том, что ей больше нечего сказать Джошуа, и что она как никогда боится того, что он может ей ответить сейчас…
