Если бы кто-нибудь спросил Люциуса Малфоя, что тот никогда и ни за что никому не смог бы простить, то этот любопытный волшебник получил бы незамедлительный ответ на свой вопрос. Да, Малфой-младший, услышь он подобный интерес к своей персоне, не думая ни секунды, дал бы однозначный ответ, и, гордо подняв голову и стиснув кулаки, выражая всем своим видом недовольство к подобным вещам, сказал бы, что ни за что бы не стерпел малейшее неуважение к себе и своей семье. И это было действительно так. За проявление неуважения он без промедления готов был убить любого, кто посмел бы это неуважение показать, и в таком случае ему совершенно неважно было бы, кто стал его жертвой – какая-то паршивая грязнокровка или чистокровный волшебник, опустившийся до такого отношения и рискнувший перейти дорогу Малфоям…
Касалось это, впрочем, не только членов его семьи – Малфоев – но и всех, кого он считал близкими. За тех, кого он в свое время смог впустить в свой близкий круг, Люциус готов был не менее рьяно перегрызть глотку любому мерзавцу.
Пожалуй, поэтому, когда первого числа в руки мужчины совершенно случайно попала какая-то дешевая газетенка «Зеркало недели», а взбудораженный коллега Шимус О’Берн, который собственно и вручил ему это издание – сам Люциус подобную прессу попросту не читал и считал ее лишь средоточием слухов и всевозможных сплетен – возмущенно проговорил:
– Нет, ты только почитай, что они написали о том, что произошло в ту ночь в доме Шафик. Это просто возмутительно! А, главное, после этой трагедии некому даже просить опровержения этим слухам и извинения от этого писаки.
Люциус лишь спокойно выслушал недовольного коллегу, отстраненно покивал головой на его возмущенные возгласы и, прихватив с собой газету, покинул Министерство – благо, рабочий день подходил к концу, а читать хоть какие-то известия о трагедии в доме семьи Шафик, хотелось исключительно в гордом одиночестве, где не было необходимости держать лицо и можно было честно показать все свои эмоции по этому поводу.
И, надо сказать, это было более чем правильное решение со стороны Малфоя-младшего. Стоило ему развернуть газету и прочитать крупный заголовок статьи, занимающий аж две полосы, а следом и сам текст, так и пропитанный неуважительным и даже уничижительным отношением что к Шафик, что к Фоули, как он почувствовал непреодолимое желание встретиться с Патриком Кеннаном, чье имя стояло под этим сочинением, сию же секунду, и встреча эта уж точно не сулила бы Патрику ничего хорошего…
Впрочем, для себя Люциус все решил еще во время разговора с Шимусом. Никакого извинения от автора статьи ему не нужно было, он давно привык решать возникающие проблемы другим способом, и воздавать обидчикам по заслугам куда более жестоко, чем просьба напечатать вслед за выпущенной статьей еще одну с опровержением.
Пожалуй, поэтому, прочитав текст несколько раз, и окончательно убедившись, что подобное оскорбление в адрес семьи погибших друзей он попросту не сможет стерпеть, Люциус решил разобраться с этой ситуацией на следующий же день, дабы выпустить накопившиеся за все прошедшие эмоции на недалеком наглом журналисте, посмевшем себе подобные мысли. Отправляться одному ему совершенно не хотелось, да и, учитывая поспешность принятого решения, это, пожалуй, было бы довольно глупо, поэтому сейчас, оказавшись на улице, где и располагался дом Кеннана, Малфой нетерпеливо постукивал ногой, ожидая своего боевого товарища Антонина Долохова.

Люциус никогда не отличался нетерпеливостью и поспешностью принятия решений. Он был из тех, кто не любил приступать к той или иной работе, не обдумав все тщательно, не спланировав все до мельчайших деталей, не любил думать, что впереди его и его напарников могут ждать неприятные неожиданности. Впрочем, и в этой его педантичности бывали исключения и в те редкие случаи, когда эмоции брали над мужчиной вверх, не позволяя мыслить здраво и рассудительно, он не предавался размышлениям и построениям планов, предпочитая действовать быстро и решительно. Так было и в этот раз. С трудом сдержав себя, чтобы не броситься в дом Кеннана в тот же вечер, как ему довелось прочитать злополучную статью, он еще с большим трудом сдерживал себя те несколько минут, стоя неподалеку от дома журналиста в ожидании Долохова.
Люциус был рад, что для этого дела для него нашелся напарник, полностью разделивший и его негодование от прочитанной статьи, и неуемное желание растерзать мерзавца, посмевшего подобное написать. Раньше на подобные дела он частенько брал с собой Элиана – они были друзьями, и Шафик как никто разделял пристрастие Малфоя к подобным «миссиям», позволявшим сорвать с себя маску благочестивого аристократа и поддаться своей жажде крови…
Долохов, казалось, был таким же. Да, Люциус мог не разделять многие взгляды Антонина – порой, к примеру, его искренне удивляло столь преданное отношение мужчины к Лорду и его идеям, ведь сам Малфой давно разуверился в их предводителе – но когда доходило до дела, Люц знал, что на товарища можно положиться и отправиться на подобное дело, не думая о том, что тот не поддержит его в рвении поквитаться за друзей.
Поэтому, когда Антонин прибыл на место их встречи и нетерпеливо – Люциус чувствовал, что Долохов, как и он сам, хочет поскорее расправиться с недалеким наглым писакой – сообщил ему, что успел выяснить о Кеннане и его семье, Малфой довольно улыбнулся, отвечая другу:
– Отличное число, – согласился Люциус, поправляя маску. – Этой ночью наше общество определенно станет чище на целых пять грязнокровок. Эта тварь сама подписала себе и своей паршивой семейке смертный приговор. Не терпится привести его в исполнение, – он кивнул Долохову и, решительно проговорив: – Начнем! – последовал за Антонином к дому, на ходу доставая палочку.
Обнаружением и снятием возможных защитных заклинаний занимался Антонин, как давно было заведено в их рабочем дуэте, и потому Люциус спокойно ждал отмашки друга и, получив таковую, шагнул вслед за Долоховым, выбившим дверь, за порог дома.
– Что за…
Выскочивший навстречу нежданным гостям мужчина – видимо, это и был Патрик, которого они так жаждали увидеть, – замолчав на полуслове, застыл на месте, испуганно уставившись на Пожирателей. Из-за его плеча, прижимаясь к мужу, испуганно выглядывала женщина. Она смотрела на ночных гостей с ужасом и, казалось, неверием, что и в ее дом явились устрашающие приспешники Того-Кого-Нельзя-Называть – такую угрозу никто не ждет увидеть посреди коридора собственного дома. Кеннан же, обретя, наконец, дар речи, тихо проговорил, обращаясь к супруге:
– Тереза, беги! – женщина, впрочем, не шелохнулась, и Патрик, пытаясь достать что-то из внутреннего левого кармана пиджака, должно быть палочку, настойчиво повторил: – Я сказал – беги!
Впрочем, выудить палочку Люциус ему попросту не позволил и, быстро сориентировавшись – у младшего Малфоя всегда была довольно хорошая реакция – направил на противника свое орудие:
– Арресто моментум! – Патрик мгновенно застыл на месте, на этот раз остановленный заклинанием, и Люциус обратился уже к его супруге: – Что ж вы так не гостеприимны, так враждебно гостей встречаете?

Патрик застыл, поверженный заклинанием, а его жена, так и не сдвинувшись с места, испуганно наблюдала за нарушившими их покой Пожирателями, и даже это ее оцепенение начинало порядком раздражать Люциуса. Он чувствовал, как поднимает свою голову ярость, как разрастается ее клубок и уже с трудом сдерживался, чтобы не бросить с порога в обоих убивающим непростительным. Впрочем, это было бы слишком просто для этих ничтожеств. Он не знал, кто виноват в смерти друзей, и не мог добраться до убийц, но вот уже который день в нем сидела эта ярость, желание разорвать всех и вся вокруг на части, и теперь он понимал, кто поплатится за все, что произошло в доме Шафик и в его жизни за эти дни.
– Что ты, разве может этот скот знать хоть какие-то манеры? – риторически вопросил друга Люциус, яростно сжимая в руке палочку, не сводя пристального взгляда с миссис Кеннан. Она была похожа на паршивую овцу, которую заворожил взгляд стоящей напротив нее змеи, и Малфой был согласен с ней – да, он чувствовал себя змеей, ядовитой, убийственной, способной удавить или проглотить эту испуганную овечку, не обращая внимания ни на ее крики, ни на возможные попытки вырваться. Впрочем, женщиной занялся Антонин и Люциус, пронаблюдав, как под действием Круцио она рухнула на пол и начала корчиться от невыносимой боли, громко вопя, недовольно скривился.
– Пожалуй, они попросту не могут выглядеть менее ничтожно и убого? Должно быть, это привычное состояние для них. Интересно, их паршивые дети столь же мерзкие и ничтожные?
Словно в ответ на его слово на раздававшийся в прихожей шум выбежали два мальчика, все в соплях, перепуганный и тут же начавшие выть ничуть не хуже своей корчащейся на полу мамаши. В прихожей неожиданно стало до невозможности шумно – где-то впереди выли дети, у ног Долохова извивалась их мать, что-то мычала не в силах пошевелиться статуя Патрика, и все это вмиг надоело Люциусу. Мгновенное замешательство, вызванное появлением детей – все же ему, несмотря на опыт пыток и убийств взрослых волшебников, было сложно так запросто убить ребенка, – прошло и он, решив избавить себя и Антонина от детей, направил на них палочку:
– Депульсо!
Заклятие, подкрепленное раздражением и зарождающейся яростью мужчины, надо сказать, вышло довольно мощным – оно подхватило обоих мальчишек и, прокрутив их в воздухе два раза, приложило о противоположную стену. Дети упали на стеклянный столик, стоящий у стены, отчего тот раскололся, и кулем повалились на вмиг образовавшуюся на полу кучу битого стекла. В доме стало на порядок тише – замолкли дети, потеряла дар речи от этой картины статуя Патрика, и только продолжала выть, извиваясь и противно корчась на полу, его жена.

Люциус был зол – заклинание, пущенное в прибежавших на крик детишек, не остудило его пыл, а лишь распалило бурлящую в крови ярость и желание убивать. И, если бы Долохов, казалось, полностью разделявший это желание и эту ярость, сам не поспешил расправиться с мелкими ублюдками, помешавшими их расправе над родителями, да еще и таким жестоким и кровавым способом, Люциус непременно сам бы разобрался с этим отребьем, нисколько не жалея их. 
Несмотря на свою вот уж как шестилетнюю пожирательскую деятельность и в целом спокойное, а частенько и довольно положительное, отношение к смерти и убийству как таковым, Люциусу никогда не приходилось убивать детей и ему всегда казалось, что это будет крайне сложной задачей – что применить какое-то ранящее заклинание на ребенке, что убить такую жертву. Однако сейчас, когда впервые Люц столкнулся с тем, что на его пути встали дети, он не дрогнувшей рукой применил заклинание, не думая о том, на кого его посылает, не думая о последствиях. Сейчас для него все были равны – что эта паршивая парочка Кеннанов, что их еще более паршивые ублюдки. И Долохов уж точно прав – главное, что эти потомство этих выродков не пополнит ряды их магического сообщества. Род Кеннанов прервется здесь и прямо сейчас. 
Он даже с неким упоением наблюдал за разворачивающейся на его глазах картиной – за медленно и мучительно умирающими под стенкой детьми; за то воющей, то просто всхлипывающей женщиной, наблюдавшей смерть своих отпрысков; за все так же стоявшим в оцепенении Патриком – мужчина стоял каменным изваянием полубоком к своим подыхающим детишкам и все косил взгляд, пытаясь рассмотреть и понять, что происходит с его мерзким потомством. Самому же Люциусу было совершенно плевать на то, что происходит с выродками этих паршивых недомагов, как и все равно, что будет дальше со всеми обитателями этого дома – лишь бы все они этой ночью попрощались с жизнью и чем страшнее будет их смерть, тем лучше. Так было правильно. Так было нужно. Только это могло загладить их вину перед почившими недавно Шафиками и Фоули. 
Впрочем, долго наблюдать за происходящим Люциусу не довелось – уже вскоре Долохов сказал, чтобы он отправлялся за тещей Патрика, и Малфой, привыкший к слаженной работе в команде, лишь кивнул, проговорив: 
– Я разберусь с ней, – и свернул из холла, в котором происходило «знакомство» с Кеннанами, направо, где, по его предположениям, должна была располагаться кухня – кто знает, может, там и затаилась мамаша жены Патрика.
Как и думал, справа от прихожей оказалась кухня, однако женщины на ней не было, и Люциус, быстро проскочив через холл, где Долохов вовсю пинал свою жертву в живот, взлетел по лестнице на второй этаж. Остановившись на мгновение на верхней ступени лестницы, мужчина прислушался – наверху было тихо, но из комнаты слева слышался какой-то едва уловимый шум. Недолго думая, Люциус, чуть слышно проговорил:
– Протего! – наложил на себя щит и, высадив ногой дверь, переступил порог. В тот же миг в него полетело заклинание:
– Остолбеней!
Щит сработал отлично, защитив Люциуса – заклятие, которое, впрочем, было довольно слабым, срикошетило в женщину, отчего та отлетела к противоположной стене. Малфой же лишь хищно улыбнулся – под маской этого, конечно, не было видно – окидывая свою жертву, немолодую женщину в странного вида ночной сорочке, с ног до головы и проговорил: 
– Все это бесполезно! Вы все сегодня отправитесь на корм червям.
Сдаваться она, однако, не желала и, хоть и все еще лежала на полу и выглядела крайне испуганно, тут же произнесла:
– Ваддивази!
В Люциуса в тот же момент полетела какая-то подставка, которую он без труда отбросил заклинанием и выстрелил в свою жертву:
– Круцио!
Женщина выгнулась на полу дугой, истошно закричав – что и говорить, заклинание, подкрепленной яростью Люциуса, вышло довольно мощным – а Малфой лишь вновь удовлетворенно улыбнулся – хотелось, чтобы и она мучилась, как ее паршивая дочь, как ее ублюдочные внуки. Легко убивать свою жертву Малфой уж точно не собирался.