[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][sign]Спасать души можно лишь до определённого предела, а затем приходится спасать мир от иных не поддающихся спасению душ.[/sign][icon]https://pp.userapi.com/c830309/v830309686/1dd2a8/RmStRsCuYcs.jpg[/icon][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status]Обычно Шен работал сутками, что не слишком его устраивало, так что исповедник даже позволял себе шипеть и быть не слишком довольным что собой в целом, что работой в частности, хотя и хорошо понимал, что для вожделенного графика "лягу на диван буду ничего не делать" надо было изначально выбирать другую профессию. Это, как легко догадаться, проморочившего своей святой голову десять лет исповедника никак не устраивало. Да и... Возможность заниматься тем, о чем всегда мечтал, стоит того, чтобы потерпеть некоторые неудобства, вы не находите, господа?..
Таким образом уговаривая себя если не философски смириться, то хоть успокоиться и не кидаться ка людей, Шен возвращался домой. Было еще довольно светло по летнему времени и Джошуа мечтал, как заберет сейчас Марисель гулять — все ж лето, самые долгие дни, самые короткие, непрогдядно темные до прозрачности ночи... Озеро, опять же. Озеро исповедник обожал, не столько воды ради — все же днем, при скоплении народа, заставить себя даже не снять рубашку — расстегнуть воротник — было почти невозможно, да и не хотел он пугать окружающих — сколько... Но ведь были еще эти ночи, густые шатры плакучих ив, шелк мягкой травы, спускавшейся к самой воде и тонкий, будоражащий аромат что этой воды, что трав, что водяных белых лилий, прижившихся  в самом центре озера... Свет единственной свечи в хрустальном ложе бокала и таинственная во тьме улыбка его леди, сладость первого поцелуя и тихий стон желания на полуоткрытых губах...
Замечтавшийся исповедник, улыбнувшись не то памяти не то предвкушению, коснулся собственных губ и запрокинул гудящую — куда там храмовому колоколу — голову к бездонному, синему до звона небу, со вздохом признаваясь себе...
На самом деле он прекрасно понимал, что причина его взбудораженного настроения, скачущего от лирической нежности к почти агрессивному раздражению, заключается совсем в другом. Не привыкший к подобным вывертам собственного организма Шен нервничал именно из-за выматывающей, до тошноты, головной боли, а не от усталости или недовольства что собой, что окружающим миром.
... Как я дышу не в такт
С окружающим реальным миром,
Нестыковку лиры и квартиры
Разделяет...
Впрочем, нет. Шен, натура прозаическая, никакого такого разделения не усматривал и обычно был счастлив — с осознанием полного на то права и без всяких сносок, уточнений, примечаний.
"Заболею, - мрачно подумал исповедник, раздраженно фыркая на вздумавшего сигналить рассеянному пешеходу водителя. - Завернусь в одеяло, буду спать, читать, ждать Марисель и воевать с собакой и ни на какую работу больше в жизни не пойду, еще чего..."
- Марисель? Колокольчик, ты дома?
Конечно, она была дома. Выскочила ему навстречу привычно бросилась в объятья и он так же привычно подхватил ее, закружил... И в следующую минуту не менее привычно оказался на полу, в последний момент извернувшись так, чтобы его скорее радостно, чем испугано взвизгнувшая драгоценность оказалась на руках, а не еще где. И в очередной раз пообещал себе с женой на глазах у пса больше не обниматься. Уронивший хозяев пес, как легко догадаться, помещался сверху, тяжелые лапы сминали тонкий шелк ее платья.
Голова на незапланированное падение отреагировала такой вспышкой боли, что на миг потемнело в глазах.
- Что? А, нет, не буду. Я не голоден, любимая. И не косись на меня так, если бы я вздумал снова играть в свою в... свои игры, я бы тебе прямым текстом это сказал. Идем лучше гулять? Дождя не будет, конечно, но все равно... Кроме того, на озере должно быть хорошо сейчас... На что я намекаю? Я ни на что не намекаю, я прямым текстом говорю... - женщина наконец спихнула с колен норовящую облизать чехом обоих собаку, гибко и грациозно потянулась, из чего исповедник сделал вывод, что никакого озера сегодня не будет, и повернулась как-то так, что в следующий момент Шен обнаружил себя уже целиком на полу, а свою леди — характерно у себя на бедрах. Тело моментально правильно поняло прозрачный намек и исповедник на миг задохнулся. А может и правда, демоны с ним, с озером?.. И развернулся — благо, широкий холл позволял подобного рода вольности, потянул ее на себя и наконец прижал к полу, оказавшись сверху.
- Дразнишь, женщина? - хрипло от накатившего вдруг шального желания прошептал он и, выпростав из ее растрепавшейся прически тугой завиток отдельного локона, им же осторожно погладил по щеке, подбородку, нежным спелым губам...
... И со стоном уткнулся, почти упав, ей в шею, зажмурился, стиснул зубы, давя новый звук. Да что ж такое-то?! Чем он таким интересным надышался, что теперь вот...
- Шен? Милый, что?...
- Все хорошо, Марисель, — бодро отозвался Джошуа, поднимаясь на ноги и протягивая леди ладонь. — Правда, все нормально. Только... Боюсь, я несколько переоценил свои способности и возможности. — И, несдержавшись, зло потер висок, пожаловавшись в пространство: — Голова болит... И да, любовь моя, я знаю, как это прозвучало, — поднявшуюся женщину он привычно заключил в объятья, каждое мгновение ожидая повторения давешней истории, но Акела, почему-то не спешил воспользоваться оказией, чему Шен был только рад, признаться.
Он уложил голову ей на плечо, вдыхая знакомый аромат персика на коже, прижал крепче, про себя понимая, что почти наверняка причиняет боль, но не имея сил выпустить.
- Прости пожалуйста... Зря я, наверное, все это затеял. Но меня немножко извиняет то, что я целый день по тебе скучал, колокольчик?
И поцеловал пахнущие мятой и сладкой летней малиной губы, задохнулся не то от желания, не то от боли.
- Простишь? - женщина кивнула, не сводя с него настороженного взгляда и Джошуа ответил ей беззаботной улыбкой — Просто устал... Долгий день, да и ночь... Впрочем, это не важно. Люблю тебя. И нет, ужинать все равно не буду, - мысль о еде вызывала спазм и долго неунимающуюся тошноту. - Я... Пожалуй, я пойду спать, колокольчик. Что-то я и правда... Устал.

Он проснулся далеко за полночь от безумной, наизнанку выворачивающей боли и полузабытым давним жестом прикусил ребро ладони, чтобы не закричать. Да что такое?! Привычным, отработанным движением целитель прижал к шее пальцы, ловя эхо пульса, едва слышно выдохнул:
- Determinus, - эта элементарщина работала и без всяких пассов.
Зов вернулся, рисуя под опущенными веками белесый призрак состояния. Нет... Все в порядке, только виски отливают темным розовым, но не красным же? Так, давление немного повышено, так с чего вдруг?..
- Старею, - проворчал Джошуа, садясь на кровати и прижимая к вискам ледяные пальцы.
Потихоньку становилось легче, так, что даже удалось повернуть голову, прищуриться в темноте на свою святую. Леди спала, развернувшись к нему ладной аппетитной попкой, и Джошуа, мигом позабыв про все на свете, потянулся было чтобы погладить, но вовремя остановился — не хватало еще разбудить. Леди не виновата, что у ее дражайшего супруга приключился внеочередной приступ не то бессонницы, не то и вовсе чего похуже.
- Спи, любовь моя, — прошептал исповедник, поднимаясь. — Все хорошо...
И потихоньку вышел из спальни. Надо хоть кофе сварить, раз уж заснуть — он чувствовал — после такого многообещающего начала все равно не удастся.
Да... Наверное, вечер в принципе надо было начинать с кофе, хотя Джошуа "эту отраву" и не любил, и под настроение — вернее, под отсутствие такового — даже леди гонял. И так потихоньку утихающая боль ушла окончательно, стоило вдохнуть ароматный парок, поднимающийся над медной тяжелой джезвой и повеселевший исповедник, для порядка помедитировав на яркое в полумраке голубое пламя газовой конфорки, распахнул дверцы буфета. Кофе — хоть и в лекарственных целях — требовал определенной подготовки.
Он привычно расставил на крахмальной кружевной салфетке тоненький белый до прозрачности фарфор, высокий стакан с водой — все же кофе — особенно такой, в котором от крепости и густоты стоит ложка — предполагал определенные правила себя употребления, хрустальную вазочку в изящной сети серебряной оплетки со сладостями — в отношении сухого крохкого печенья к ароматному крепкому напитку они с Марисель полностью сходились во мнении — и как раз развернулся к начавшей тихонько предупреждающе шипеть джезве, когда...
Стихшая было боль раскаленной спицей ударила в висок, мир перед глазами покачнулся, утрачивая очертания, и Джошуа вскрикнул, почувствовав, как со звонким сухим щелчком разорвалась та давняя, прочно забытая нить, связавшая духа-хранителя и его подопечного. Больно... По сравнению с этим — все остальное такая ерунда...
- Акела... — он даже нашел в себе силы отпустить край плиты, в который судорожно вцепился, чтобы не упасть, и сделать даже не шаг — полшага — к двери из кухни, когда наконец понял, что это значит. Призрак не ушел бы своей волей. Но и остаться он не мог...
В глазах снова потемнело, и исповедник, потеряв равновесие, упал на пол, только и успев, что на миг — один короткий неуловимый миг — прижать пальцы к виску и прошептать, в безумной вере, что будет услышан:
- Живи дальше, любовь моя. Просто... Живи...
Тьма под сомкнутыми веками расцвела мириадами ярких льдисто-белых звезд, легко закружившихся в бесконечном хороводе и погасших...

Отредактировано Janus Drake (06.01.2019 03:54:38)

[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]- Что? Он не посмеет!
- Мастер...
- Так, а ну цыц. Брысь отсюда.
- Простите, мастер-дознаватель...
Искомый мастер поднял глаза от бумаг на мающегося в двери послушника. Он ничего не сказал, позволив себе только чуть приподнять в немом вопросе бровь, но парнишка дернулся, словно начальник запустил в него чем тяжелым, торопливо поклонился и вышел – почти выскочил – прочь. Дознаватель покачал головой и поднялся из-за стола, запер за мальчишкой дверь. В приемной было тихо, парень либо вообще удрал, либо просто притаился, не желая привлекать высочайшего внимания, и мастер разочаровано вздохнул, понимая, что мальчик боится его. Впрочем, новостью это отнюдь не являлось, оставалось только надеяться, что секретарь привыкнет и перестанет шарахаться, а нет...
Мысль о том, чтобы снова искать среди мальчишек-послушников и младших, мало чем от первых отличающихся, исповедников некую абстрактную "подходящую кандидатуру" удовольствия не доставила, и дознаватель убрался к окну, открытому даже несмотря на мороз, думать мечтать и...
Помолиться, что ли?..
- Прибуди с моею душою в час грешный и смертный, в час испытаний и расплаты час... – как бы по теме прошептал мастер, на миг коснувшись пальцами лба над переносицей и задумчиво поцеловал кольцо на безымянном пальце левой руки – не просьба, но...
Он сплетает судьбы, точно паук,
И уже почти не помнит молитв...
Помнится, мастеру-настоятелю – не нынешнему, тому, чье имя осталось на страницах храмовых летописей и в памяти самого дознавателя - песенка не понравилась решительно, до того, что ученик и почти что "пасынок", едва оказавшись в зоне досягаемости, схлопотал тростью по плечам, а сам дознаватель... Ну что поделать, если на молитвы и прочие изыски, когда-то казавшиеся неимоверно важными, у него не оставалось времени?..
- Только в тишине вдруг замкнется круг, воплотится миг... – пропел мастер вслух, клятвенно пообещав себе непременно нынешней же ночью что-то полезное сделать в смысле молитвы, а автора занимательного творения, кстати, так и не нашли. Дознавателя это в общем-то устраивало – искомый автор, хоть и еретик и безбожник, оказался талантлив, жаль было бы, если бы дар столь яркий, падающей звездой вспыхнул на единственный миг в очистительном пламени Светлого Костра.
Впрочем, все это лирика. Дознаватель тяжело оперся ладонями на ледяной – в прямом смысле этого слова, крашенное дерево покрывала толстая шуба льда, празднично припорошенная недавним снегом – подоконник, почти по пояс свесившись из окна. Мелькнула странная мысль, что, увидь его сейчас кто, слухов не оберешься и тут же отступила перед нелицеприятным выводом: он не знает, что делать.

...Старших братьев едва ли не из столицы в провинциальной небольшой обители никто не ждал, их визиту искренне удивились, но не спорить же с высочайшим повелением, да еще и в такое время, когда в обители в целом не до гостей и своих забот, склок и дрязг хватает. Скрипя зубами, коллег приняли и разместили, сам дознаватель, как всегда занятый, неделю уже не то, что не спавший, а даже и до Храма норовящий не дойти, только равнодушно пожал плечами в смысле «милости просим», и тут оказалось, что «коллеги» прибыли по его душу.
- А как ты хотел, м а с т е р? – настоятелю – новому, сменившему месяц назад на этом посту человека, которого дознаватель уважал, к которому прислушивался, чье мнение если и не было для него истиной в последней инстанции, то уж всяко представляло ценность куда большую, нежели мнение "общественное" – слишком молодой и слишком себе на уме дознаватель не нравился и он не считал нужным это скрывать. Вот и привычное "мастер" прозвучало в его устах с неуместной иронией, заставив младшего подчиненного на миг засомневаться в собственном праве именоваться этим званием. – Сколько дел за последние полгода ты довел до суда? Скольких еретиков за время твоей "безупречной" – и эти непременные кавычки в голосе настоятеля тоже слышались – Службы казнили по твоему обвинению?
- Ровно стольких, кто действительно того заслуживал, - он твердо посмотрел начальству в глаза и настоятель, презрительно фыркнув, отвернулся. – Если вы, мастер-настоятель, или, паче того, братья Старшие из отделов по борьбе с ересью подозреваете меня в некомпетентном выполнении моих обязанностей – извольте предоставить доказательства.
- А ты не думал, мастер, что главное в т в о е м деле – желание? А доказательства всегда можно найти?
- Ищите. – дознаватель равнодушно пожал плечами. – Если найдете – я готов сложить с себя полномочия и, по вашему слову, удалиться хоть в горную обитель, хоть на площадь Возмездия. – Он знал, что до открытой казни дело не дойдет. Мастер-настоятель не захочет демонстрировать народу внутреннее напряжение якобы единого, объединенного одной общей целью ордена, да и о точке зрения и потаенных мыслях молодого дознавателя начальник знал. А значит – все же горная якобы обитель, а на самом деле – тюрьма для неугодных. – Однако же помните, что, как и любое чадо Его, я имею право на справедливый суд.
- О, он будет справедливым, не сомневайся, - настоятель махнул рукой, отпуская подчиненного и пребывающий в расстроенных чувствах дознаватель только на цивильный манер поклонился и вышел, забыв преклонить колени и попросить о благословении. Забыв совершенно искренне, хотя и мысль о том, что волос коснутся пальцы этого человека была неприятна, не говоря уже о том, чтобы целовать протянутую руку. Но это было оскорблением. Не публичным, но ему этого все равно не забыли.
Дознавателя ловко отстранили от текущих дел, формально оставив за ним право свободного перемещения и общего руководства младшим подчиненным составом, а в его кабинете расположился старший дознаватель, обличенный правом спрашивать и требовать ответа, обвинять и карать по своему выбору. Несколько недель к ряду дознаватель обыкновенный только то и делал, что отвечал на вопросы, объяснял, доказывал, спорил... Вчера господа проверяющие наконец-то убрались восвояси, оставив за собой разоренные полки с делами, следы грязных ботинок на полу и стойкий запах горелых бумаг. Получивший доступ в собственные апартаменты мастер чихнул, с досадой помянул в одном предложении Сады Рассветные, Сады Слез, и персонально Чужого, зачем-то навязав тому в спутники Хозяина Троп и Дорог, и, распахнув окно и запретив зашуганному секретарю даже близко подходить к на всякий случай опечатанной двери, убрался в город, откуда и вернулся только сегодня после полуденной молитвы. И сразу же получил ворох новостей и отчетов.
Теперь вот метался по выстуженной комнате, не представляя, что может сейчас сделать и, в целом, чем старших братьев так заинтересовало последнее затеянное временно отстраненным от выполняемых обязанностей дознавателем разбирательство.
Он и сам еще не знал, что происходит и почему происходит именно так. Он работал над делом этой девочки, не то слишком осторожной, чтобы и правда оставлять следы своих не слишком праведных деяний, не то на самом деле случайной жертвы неудачных обстоятельств, всего пару дней и начерно пришел к выводу, что ведьмочку придется отпускать – прямых доказательств, не говоря уж о свидетелях и уликах – нет и быть не может, а само обвинение, сформированное деревенским Хранителем, звучало как-то невнятно, скорее напоминая сакральный вопль "Доколе?!", нежели законное уведомление, сама девчонка... Какая ведьма, шутите? Эту "ведьму" по-хорошему бы в приют отдать, сестрам-милосердницам, пусть растят ребенка, хоть до внешней взрослости...
Увы, старшие братья придерживались другого мнения. Вернувшийся из "отпуска" дознаватель обнаружил на столе у секретаря решение по делу и приговор, как водится, обжалованию не подлежащий... Срок – сегодня. Хорошо хоть, после вечерней молитвы, а то бы прошляпившему ведьмочку дознавателю только бы и оставалось, что щелкать зубами в непосредственной близости от собственного локтя от бессилия и злости на самого себя.
Впрочем, даже сейчас он ничего не мог сделать – ключи от кабинета ему, конечно, вернули, а вот полномочия – нет. Разбирательство не окончилось и вернуться к своей работе он сможет – если сможет – не раньше, чем Старший брат предоставит настоятелю копию отчета и заключения, а пока... Пока он только и может, что метаться по ставшей тесной комнате да строить безумные фантастические проекты, но придется признать – ведьмочку он проиграл. Дурачка расстанется с жизнью сегодня на площади Возмездия, а дознаватель, на которого она так надеялась, будет стоять в первом ряду со своими молитвами, ничуть от пылающей в очистительном пламени плоти не помогающими...
Вернувшись за рабочий стол, хранитель в очередной раз потянул к себе дело. Уведомление исповедника родной деревни обвиняемой, пояснения, записанные со слов полуграмотной девчонки, увенчанные ее подписью, разобрать которую лично дознаватель затруднялся, якобы "свидетельства" соседей и знакомых, краткая характеристика, данная прикрепленным к деревне наставником, протоколы допросов... Дурочка изволила каяться во многих грехах, чем, по мнению столичных охотников не то за ересью не то просто за головами изрядно облегчила совесть, но не участь.
Ну да, пытки по отношению к женщинам уже лет двести как запрещены, но пытать затюканную деревенскую сироту и не обязательно – ей достаточно это пообещать. Мм-да... Иные признанные душегубы такого впечатляющего послужного списка не нарабатывали за всю карьеру, не то, что за пару лет с момента технического совершеннолетия. Даже хваленой "гильдии убийц" не переплюнуть талантливую и многогранную малолетнюю ведьму из глухих предгорий...
Закрыв дело, дознаватель поднялся из-за стола, снова устроился у окна. Итак... Что мы можем? Ну, кроме как заламывать руки и пытаться укусить себя за локоть? На первый взгляд, ответ очевиден: ничего. Но самое интересное заключается в том, что очевиден этот ответ и на второй взгляд... Дознаватель решительно распахнул дверь в приемную.
- Я намерен посвятить остаток дня молитве за упокой души грешной рабы Его, - глядя в глаза нервно вскинувшемуся послушнику, сообщил он. – Позаботься, чтобы меня не беспокоили по пустякам.
- Да, мастер-дознаватель.
Хранитель кивнул и взялся за дверную ручку, но, уже закрывая дверь передумал:
- Михаэль... Если я не появлюсь к полуночной молитве, кавалерию вызвать ненужно.
- Да, мастер-дознаватель, - мальчик чуть улыбнулся и склонил голову. Дознаватель улыбнулся в ответ, решив про себя, что парень не так уж безнадежен. Авось, толк еще выйдет... И останется не одна только бестолочь.
Дверь он запер на ключ и еще на всякий случай подергал ручку, убеждаясь, что все получилось как надо. Преклонив колени перед Ликами в красном углу, хранитель и правда некоторое время тихонько молился, сам не понимая, о чем просит, и просит ли:
- Не удаляйся, Всеблаг, от меня, услышь, Всеблаг, и помилуй меня, вси земли да поклонятся Тебе, восславят Имя Твое: свято Оно, свято Оно, свято Оно...
Вмешаться ему не позволят. Более того, если идти официальным путем, он явится как раз к остывшему пеплу, так ничего и не добившись, но остается еще один шанс. Всего один, он опасен в первую очередь для него самого, но – дознаватель прекрасно это понимал – иначе он перестанет себя уважать, да и не об уважении будет идти речь, а только о том, чтобы не опуститься окончательно.
- Да славят великое и страшное Имя Пресветлое: свято Оно, свято Оно, свято Оно! – прошептал мастер-дознаватель Храма города Локбурга Джошуа Хевинстон и решительно поднялся с колен.

Отредактировано Janus Drake (06.01.2019 03:56:11)

Джошуа забрался с ногами на подоконник, про себя проклиная последними словами – коих истинному рабу Его знать никоим образом не полагалось – что собственное неуместное и никому ни за каким демоном ненужное геройство, что Старших братьев с их нездоровым энтузиазмом, что дуреху-ведьмочку, что настоятеля – последнего за компанию. Ну, с ведьмой и братьями все понятно, коса нашла на камень, а его-то куда темные искусители несут?!
Осторожно потянувшись, дознаватель попробовал сапогом узкий, пущего экстриму ради обледеневший карниз. Каблук моментально соскользнул, заставив горе-скалолаза не без усилия вернуться обратно на подоконник. За территорию Храма его никто не выпустит, это само собой. Даже лорд... тот самый лорд, которого месяц назад сменил новый настоятель, не слишком-то поощрял походы вверенного ему коллектива в город без всяких на то видимых причин, хотя самому Джошуа, кажется, доверял, что уж говорить о неблагожелательно настроенном к строптивому мастеру новом руководстве?
Это не было проблемой. Достаточно было выйти из здания Храма, пройти по узкой витой тропке между старыми пышными елями, чьи юбки пологом нависают над дорожкой, в старый дичающий сад, пройти мимо до самого дна промерзшего пруда, широкой кованной скамьи под аркой дикого вечнозеленого плюща до скрытой что виноградными лозами, что высоким колючим кустарником ограды, на которую ложатся широкие ветви старой яблони...
Вот только...
Были у дознавателя некоторые опасения, что ему позволят выйти из здания.
Оставалось, с трудом балансируя на узком – как ногу уместить – ледяном выступе, прижимаясь спиной к стене, потихоньку двигаться от собственных гостеприимно распахнутых окон к выщербленному ветрами и временем углу, давно и прочно использующемуся в качестве "черной" лестницы, продолжая про себя поливать последними словами собственное геройство, Старших братьев и кого он там еще поминал?..
На площадь Возмездия дознаватель выскочил вместе с первым ударом закатного колокола и зашипел сквозь стиснутые зубы. Колокол призывал к молитве и почтительному сыну Его – не говоря уж о служителе – следовало, отбросив мирские суеты, остановиться и провозгласить хвалу Ему, но у так и не научившегося поспешать не поспешая дознавателя не было даже этой малости. Едва коснувшись ладонью – кожу обожгло холодом и он отстраненно подумал, что перчатки опять за владельцем бежать отказались – дознаватель перемахнул невысокое ограждение и, не позволив себе ни на миг остановиться и подумать, бросился под ноги палачу. Колени прострелила боль, и он грустно усмехнулся – вскоре сбитые коленки станут наименьшей его проблемой. Привычным, намертво заученным движением сомкнув пальцы в замок перед грудью, дознаватель торопливо зашептал, уже не думая ни о чем:
- Свет ведет меня, Свет направляет меня, Свет защищает меня. В сиянии славы Твоей – моя сила, в милосердии Твоем – мое спасение, в мудрости Твоей – мое смирение. Вся моя жизнь – служение Тебе, вся моя жизнь принадлежит Тебе. – и начал снова. - Свет ведет меня, Свет направляет меня, Свет защищает меня. В сиянии славы Твоей – моя сила, в милосердии Твоем – мое спасение, в мудрости Твоей – мое смирение...
Мелькнула трусливая мысль, что новый настоятель с радостью воспользуется оказией и избавится наконец от раздражающего его служителя Света.
Он прекрасно понимал, что подставляется так – куда там открытым и не доведенным до суда хотя бы мирского, не говоря уж о церковном, делам, спорам – иногда даже публичным – с высшими хранителями воли Его и прочим милым мелочам из арсенала наглого и самоуверенного дознавателя. На казни присутствуют и Старшие братья и мастер-настоятель лично, достаточно даже не слова, жеста, и зажженная лучина полетит в сухой хворост, пустив по строптивого раба Его вместе c недоведьмой вслед за восходом в объятия Света. 
Впрочем, мысль эта, робкая и одинокая, быстро утонула в волне молитвы.
- Свет ведет меня, Свет направляет меня, Свет защищает меня. В сиянии славы Твоей – моя сила, в милосердии Твоем – мое спасение, в мудрости Твоей – мое смирение. Вся моя жизнь – служение Тебе...
Щеку обожгло болью пощечины. Джошуа дернул головой, не открывая глаз и продолжил:
- ...Вся моя жизнь принадлежит Тебе. Свет ведет меня, Свет направляет меня...
Испытание предполагает несколько этапов и разорвавший кожу на щеке "острый" перстень палача лишь первый из них. Дальше будет хуже, но...
Я ведь знал, на что шел, верно?..
- Свет ведет меня, Свет направляет меня, Свет защищает меня...
Треск лучины, жар, опаливший ресницы, запах горелого волоса. Придется обрезать, а он этого жуть до чего не любит, зная, как ведут себя срезанные "эльфийские локоны", опять на чучело будет похож...
- Свет ведет меня, Свет направляет меня, Свет защищает меня...
Впрочем, это все не важно. Не важна девочка за его спиной, не важна его собственная жизнь, только вера в милосердие Его, посланное Им смертным сыновьям Его во спасение земное да во житие вечное в Садах Рассветных, только молитва...
- Свет ведет меня, Свет направляем меня, Свет защищает меня...
- Довольно! Чего ты хочешь?
Дознаватель вопрос нагло проигнорировал. Он не для того едва не убился на проклятом карнизе, чтобы снова начинать давно надоевший разговор, играть в слова и вопросы, доказывать, спорить, оправдываться.
- Свет ведет меня, Свет направляем меня, Свет защищает меня...
Старый закон разрешает л ю б о м у хранителю Воли его, не зависимо от того, дознаватель он или кто, буде возникнут у него сомнения в справедливости приговора, п о п ы т а т ь с я защитить невиновного. Сложность заключается в том, что сделать это можно одним-единственным способом – добровольно разделив участь. А там уж как Свет Небесный решит и... распорядитель церемонии дозволит. Вполне может и не дозволить. Тогда взявший на себя право карать и миловать по своему усмотрению служитель на самом деле разделит участь осужденного. Легко догадаться, что за все время существования закона – на самом деле древнего, упомянутого еще в первых храмовых летописях – им пользовались от силы раз пять, всякий раз давая пищу для новых Житий. Становиться Житием дознавателю решительно не хотелось, но...
Тот, кого месяц назад проводили в Рассветные Сады, говорил, что нет палача страшнее памяти и судии строже совести. Со своей совестью Джошуа пребывал в отношениях мирных и можно сказать дружеских, кои и надеялся сохранить в будущем. А костер...
Если мир летит к чертям,
Совесть – самый тяжкий крест...
Что ж, не ты ли об этом мечтал, дознаватель?..
Над площадью висела абсолютная, неестественная тишина. Не скулила за его плечом недожженная ведьмочка, не сопел палач, не трещала лучина в его руке. Не слышно ни голосов, ни стука каблуков, ни чужого дыхания. Завершив цикл молитвы, дознаватель рискнул открыть глаза. И задохнулся, подавившись первым же словом, словно вместо порога Пламени Пресветлого шагнул в ледяную быструю воду.
Она стояла прямо напротив него, высокая и статная, гордо, напряженно выпрямившаяся на буром фоне спрессованной толпы за ее спиной, и золотисто-каштановые пряди длинных тяжелых волос выбивались из-под головного покрывала, блестели в ярких лучах зимнего солнца. Он не мог бы сказать, красива ли она, сколько ей лет, молодая ли цветущая женщина перед ним или древняя старуха, он не знал, какое платье на ней надето, видел ли он ее прежде, знал ли, заговаривал. Он видел только глаза. Огромные невероятно-бирюзовые глаза, на тонком, словно чуть изможденном или невероятно усталом лице, в них, в этих невозможных, удивительных глазах золото мешалось с бирюзой и сияла захватывающая, пугающая б е з д н а.
Пресветлая и милосердная Дева Изумрудная...
Она молчала и дознаватель, забывший, за каким конкретно демоном его вообще сюда принесло, молчал тоже, не смея отвести взгляд и не смея посмотреть ей в глаза, увидеть за золотым и лазурным сиянием что-то... Что-то земное, мирское, что-то, что разрушит чары внезапно свалившегося на него Светлого откровения. Золото и бирюза колдовского взгляда, хрустальные блестки на длинных ресницах и...
Джошуа понял, что задыхается, когда сквозь дрожащий от напряжения воздух вокруг ее фигуры пробился раздраженный голос лорда-дознавателя, желающего знать, что происходит и какого конкретно рожна младший технический исполнитель вмешивается в производственный процесс. Старший брат был в своем праве, и дознаватель нехотя повернулся к нему. Повинуясь знаку, преклонил колени. Когда он успел подняться на ноги?..
- Вина этой женщины не доказана, лорд-дознаватель, - громко и четко произнес он, глядя только на Старшего. – И не может быть доказана за отсутствием надежных свидетелей, неоспоримых фактов злодеяния или хотя бы жертв, готовых указать на преступницу. Я прошу для нее милосердия.
- Она призналась. – лорд-дознаватель тоже смотрел только на молодого мастера, и Джошуа был благодарен ему за это. – И подписала сей занимательный документ. – тонкие пальцы легли на указанный пухлый документ, холодный взгляд устремился поверх головы инициативного хранителя на непосредственную причину учиненного представления.
- Призналась, - согласился Джошуа, про себя полагавший, что исключительно потому, что дура, но не говорить же это вслух, да еще и при таком... собрании. – И кается. И готова до смертного своего часа молиться об искуплении грехов, - на что там готова девчонка она не знал, но полагал, что кашу маслом не испортишь. - И просит у вашей светлости милосердия для оступившейся дочери Его.
Лорд-дознаватель отстраненно улыбнулся каким-то своим мыслям, мимолетно напомнив Джошуа совсем другого лорда, еще раз оглядел что ведьмочку, что увесистую папку признания и неожиданно поинтересовался:
- Твоя... подопечная состоит в браке?
А Чужой ее знает, состоит или нет...
- Нет, лорд-дознаватель.
- Что ж... – его светлость поднялся и неторопливо спустился с помоста, на котором располагалась ложа почетных гостей. Собственный дознавателя настоятель изображал Скорбящий Лик Его, но в происходящее не вмешивался, из чего Джошуа сделал вывод, что по возвращении блудного служителя Его ждет воспитательное мероприятие в просторечии именуемое поркой. Что ж, он не против... Только бы его сегодняшняя выходка не оказалась... Зря.
Лорд дознаватель подошел к так и стоящему на коленях младшему коллеге – Джошуа торопливо с почтением склонил голову – твердыми сильными пальцами взял за подбородок, заставив поднять глаза и тихо, одними губами поинтересовался:
- Жениться не хочешь?
Видимо, что-то очень характерное отразилось на лице мастера-дознавателя, что Старший брат едва не рассмеялся в голос и, выпустив его, строго велел:
- Встань, дитя.
Джошуа торопливо поднялся на ноги. Разбитое колено раздраженно укусила боль, дознаватель поморщился.
- А потому что головой надо думать, прежде чем что-то делаешь, - так же тихо, недоступно для посторонних ушей заметил лорд-дознаватель и наконец повернулся к тревожно молчащим людям.
Казней – да еще таких жестоких – в городе не приключалось давно. Мастер-настоятель, тот, кого дознавателю только и оставалось, что поминать в мыслях, не смея – даже мысленно! – произносить имя, не был сторонником... радикальных методов и самого Джошуа приучил к тому же. Головы рубили, конечно, хотя сам дознаватель предпочитал повешенных – грязи меньше – но и только, полагая, что смертную плоть можно отправить в огонь и после физической кончины. И вправду, главное, чтобы ведьмовская сущность не воплотилась наново в нечистом прахе, для этого прах следует придать огню, а пепел развеять, и в муках отлетающая душа очистится пламенем Его и в сим пламени сгорят прегрешения земные и дух, свободный от земных оков воспарит к сиянию Славы Его, но...
Всеблагой Свет Небесный, воля Твоя, как же это жестоко...
По заведенной покойным мастером-настоятелем традиции, костер ждал только оступившихся служителей Его, всех остальных провожали в объятия Света в два этапа и Джошуа находил это справедливым. Жители тоже, по крайней мере, от хранителей Воли Его шарахаться если и не перестали, то хоть не разбегались в разные стороны при встрече, и тут вот такое... зрелище. Кажется, лорд-дознаватель это понял. Или не счел нужным спорить с "младшим техническим исполнителем" на глазах у непосвященных.
- Дитя, обчиненное в колдовстве и еретическом демонопочитании, - громко, так что голос его слышали по всей площади, возвестил его светлость – Да будет оправдано, а имя ее очищено от всяческих подозрений. По слову моему да за благословением Пресветлым да венчается она в самом скором времени в Храме Его. Да будет брак ее крепким, да пошлет ей Свет Небесный многих наследников, ибо старший из них станет послушником при Храме Его, а вторая дочь войдет в ряды милосердных Сестер Светлых. Мать же их придет к алтарю и покается, жертвой оставив прядь волос и изображение для Лика.
Житие! Так он и знал! Ну, хоть не с ним самим в главной роли, возрадовался Джошуа, но лорд-дознаватель еще не закончил:
- Равно как и подвергший сомнению решение и мудрость Старших братьев своих во служении, ибо как угодны ему сомневающиеся, ибо сомнение есть смирение, так и  н е   угодны Ему спорящие, ибо спор есть гордыня. – И тихо-тихо, так, что услышал только Джошуа поинтересовался – Ты понял меня, дитя?
- Да, ваше светлость, - так же тихо согласился расстроенный дознаватель, склонив голову в знак подчинения.
- И чтобы на исповедь явился, охальник. И на покаяние, - в приказном порядке припечатал Старший брат и наконец милостиво фыркнул: - Брысь отсюда.
Мастер-дознаватель поспешил воспользоваться приглашением.
Когда он обернулся, женщина, в глазах которой он увидел Свет, исчезла...
[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Небольшая, со всех сторон окруженная домами площадь была пуста. Ни вездесущих торговок, ни облаченной в строгий траур старухи с голубями на скамье у неработающего по зимнему времени фонтана, ни собственно голубей... Дознаватель тяжело, словно девяностолетний старик, опустился на широкий мраморный борт, отстраненно подумав, что затея получается не самая удачная, по морозу-то, но не вскакивать же...
Руки мелко, мерзко дрожали, сердце заходилось в сумасшедшем галопе, и хранитель несколько раз глубоко медленно вздохнул, задерживая дыхание на пике вдоха, стараясь успокоиться. Помогало слабо.
На душе было гадко. Зачем нужно было вмешиваться?! Какое ему дело до малолетней ведьмочки, которую сегодня так браво жгли во имя Света? Никому не станет легче, что недожженная по недосмотру дуреха вернется домой и снова станет потихоньку ворожить на иголках и хрустале, заговаривать камешки и раскрашивать амулеты... А ты сам, дознаватель? Чего ты добился? Ну, кроме того, что весь город в очередной раз убедился в твоей святости и непорочности, а братья во служении – в наглости, склочности и непочтительности? Ты публично вступил в спор со старшими хранителями Воли Его, ты позволил себе поставить под сомнение решение уполномоченных диктовать смеренным рабам Его Слово Его, и молитв и покаяния тебе хватит на сегодня еще с головой, и спасение ведьмы – явно не самый хороший поступок, и... С каждой минутой дознаватель все больше ненавидел себя...
Так же тяжело, неуверенно, Джошуа поднялся с борта, чуть прихрамывая на ушибленную ногу, развернулся спиной к по-прежнему пустой площади, привычным жестом прижал к груди наливающиеся болью и немотой руки. По-хорошему, следовало вернуться в Храм, не дожидаясь, пока беглого хранителя примутся разыскивать с собаками, но...
- Страдаешь? Нашел тоже повод... – на плечо легла тяжелая ладонь.
- Ты знал, что так будет, да? – Джошуа поднял голову от наполненной льдом и снегом чаши фонтана, но оборачиваться не стал.
- Предполагал, - спокойно поправили за плечом. – Ты ни за что не позволил бы казнить... Невиновную.
- А она невиновна? – деловито уточнил начавший раздражаться дознаватель.
- Джошуа...
Указанный Джошуа резко развернулся на каблуках вокруг своей оси, сбрасывая чужую ладонь, вскинул голову, строго и равнодушно посмотрел в лицо:
- Хватит, Дерек. Посмотри мне в глаза и своим именем, памятью рода, именем Его поклянись, что она невиновна.
Не отвечая, приятель привычным движением перехватил его руку, принялся бережно и сильно растирать палицы. Некоторое время Джошуа, недоуменно приподняв бровь, наблюдал за этой картиной – не то, чтобы вовсе невероятной, но уж всяко неуместной – потом, осознав, что отвечать – и вообще реагировать на стандартные "знаки внимания" нервного дознавателя Дерек не намерен, негромко попросил:
- Убери руки.
Что-то такое прозвучало в голосе молодого мастера, что старый солдат повиновался без промедления, выпустил его ладонь, заученным движением отступил на шаг, не столько вежливости из, сколько – они оба хорошо это понимали – в поисках подходящей для маневра позиции. Про тонкий и узкий клинок в широком, для этого дела целиком и полностью подходящем, рукаве хранителя помнили оба.
Тонкая рука без всякой перчатки грациозным, отточенным движением взметнулась над головой воина, голос, холодный и равнодушный, как наплывы льда, превратившие парковую скульптуру девушки не то с веслом, не то с кувшином в нечто вовсе не опознаваемое, но все столь же совершенное, негромко велел:
- На колени. – воин повиновался. – Ответь мне и в моем лице Ему: женщина, которую я по твоему слову защищал, виновна?
- Да.
- Так какого рожна?! – холод и безразличие пропали, Джошуа снова припомнил, что только что изволил пребывать в раздражении.
- Потому, что мне нет до этого никакого дела! – Дерек единым слитным, даже на вид опасным движением вскочил на ноги, схватился за рукоять меча на поясе. – Совсем скоро это станет моей ответственностью, а моя душа все стерпит, поздно уже о прощении!..
Способ борьбы с воинскими эмоциями был известен давным-давно. Дознаватель непреклонно выпрямился, наново застывая:
- Почему ты говоришь это сейчас мне, а не две недели назад ей?
- Потому что ей пятнадцать лет, твою мать! – Дерек даже не подумал уняться. – А мне сорок пять! Она мне не то, что в дочери – во внучки годится, и...
- И теперь выйдет за тебя замуж не от великой любви, а от безысходности. Подчинится, конечно, куда денется, только вот ты уверен, что в твоей каше не окажется толченного стекла или вовсе чего похуже?
- А вот тут ты ошибаешься, исповедник, - неожиданно спокойно отозвался офицер храмовой гвардии.
- Мастер-дознаватель, - и нет, я не зануда, я формалист, и должен быть уверен, что ты говоришь со мной, а не с горними покровителями.
- Ну, дознаватель. Я сделал предложение еще... с полгода уже как. Потом началась эта канитель с местными и... Она ж не дура, хоть и деревенская. Сказала, что не хочет меня в это втравливать, что я не должен за нее отвечать... Ну и прочие глупости.
- Дерек, не морочь мне голову. Я понимаю, что у тебя медовый месяц и вообще отпуск, но праздновать будешь не раньше, чем Я получу свидетельство о венчании. По твоей милости я получил достаточно неприятностей, изволь быть благодарным.
- Что...
- Девицу – в Храм на исповедь. – непререкаемым тоном заявил дознаватель. - С ней буду говорить я, и уж вестимо вне твоего присутствия. А там... Как Свет даст...
Это не было обещанием, это было почти угрозой, но Дерек, знавший Джошуа если не с пеленок, то уж с нежного тринадцатилетнего возраста – точно, не стал спорить. Он молча поклонился, соглашаясь с озвученными требованиями и так же молча убрался с площади, оставив дознавателя одного.
Мастер длинно выдохнул сквозь зубы, пожелав приятелю много чего интересного и познавательного в скором браке и, отвернувшись к фонтану, снова прижал к груди руки.
- Пахнет ветер полынной горечью...
Много было ошибок сделано –
Сплавить Свет небесный с полуночью...
В юности он, еще не умея принимать как должное все изыски служения Ему пару раз пытался... деликатно выражаясь, прервать все и всяческие отношения с этим бренным миром. Раны затянулись, конечно, но повреждения связок и сухожилий остались навсегда напоминанием о детской глупости. То, чье имя с некоторых пор было запретным, находил это справедливым, а сам Джошуа... Он верил наставнику и не умел сомневаться в его словах, хотя бы потому, что точно знал – о н  не лгал  н и к о г д а.
Все равно иногда было… жаль. Не рук – юности.
...Пора надежд и грусти нежной...
Как там на счет грусти, Джошуа не уверен был – грустить было не о чем, да и не за чем, у занятого учебой и... "карьерой", если ему позволено будет так выразиться, послушника на всякие глупости времени не было, но иногда он позволял себе... Помечтать. Как это водится среди подростков всех времен и сословий – о Ней.
...Душой я болен с отроческих лет,
Когда на мне остановился взгляд...
А помнишь?..
Помнишь, как стоял на коленях, один под сводами Храма, вокруг плескалась и гудела толпа, а ты в живой, радостной тишине огромного зала видел только...
...Пресветлая и милосердная Дева Изумрудная...
У Нее тоже были бирюзовые глаза. Не зеленые, изумрудные, как полагалось по канону, а именно бирюзовые, странного неуловимого оттенка отразившегося в небесной глади моря... Она улыбалась, робко, словно бы чуть растеряно и доверчиво, колыша в ладонях длинный тонкий клинок, увенчанный витой гардой рукояти, а темные, почти черные волосы ее украшал венок из белоперых стрел с серебряными наконечниками. Лик оружия и оружейников почитался Светлым, да Она и была воплощением Его, достаточно было взглянуть в наполненные мягкой грустью глаза, увидеть эти тонкие руки, обнимающие новорожденный клинок с той непередаваемой заботливой нежностью, с какой мать ласкает едва покинувшее ее чрево дитя...
Ему было... лет шестнадцать, наверное, или чуть больше, когда младшего исповедника впервые выставили из города на несколько дней для визита в каменоломни – "не далеко, вооон за ту горушку, там направо до реки, а оттуда уж рукой подать, чай не младенец, не заблудишься..." – где как раз наладился помирать кто-то из местного начальства, а собственных братьев каторга не держала, дешевле обходилось послать в город за специалистом. "Специалист" не заблудился, он вообще хорошо ориентировался на местности, не смотря на попытки мастера-наставника заслать малолетнего исповедника – странно, а ведь я был не многим старше этой несчастной дурочки, кою полагаю ребенком, а сам себе таким взрослым казался... – известным пешим маршрутом "вон за ту горушку", правда, в каменоломнях задержался несколько дольше необходимого – проводив господина коменданта во всепрощающие объятия Света Небесного он честно предложил свои услуги и местным сидельцам, а наткнувшись на необъяснимое, но решительное сопротивление осиротевшей охраны преисполнился здоровых подозрений, кои до возвращения в распоряжение старших хранителей ждать никак не могли... Словом, рядовая исповедь с последующими похоронами растянулась на добрых две недели и домой Джошуа, все это время предусмотрительно почти не спавший и в целом от местного гостеприимства воздерживающийся, возвращался... мягко говоря, не вполне адекватным.
Как вместо городских ворот он забрел на берег злой горной речушки в половине дневного перехода от  Локбурга, он так и не понял. Солнце садилось, далекая, почти невидимая в сумерках быстрая вода пела и нашептывала что-то неразборчивое, глинистый нехоженый берег был приятно пуст и уставший, с трудом соображающий исповедник, плюнув на любезное начальство, медленно опустился на колени:
- Мне отмерено время
Меж Светом и Тьмою.
Непосильное бремя –
Оставаться собою:
Быть не тем и не этим,
Но обоими сразу,
Ни живым, ни отпетым,
Лишь по сердца приказу
Поступать...
Странно, тогда он еще думал, что у него есть сердце, и он и правда может поступать по его приказу...
...Он не знал, сколько времени провел вот так, захлебываясь в поспешном, ломанном ритме молитвы, только...
Что-то словно толкнуло исповедника под локоть. Он замолчал, торопливо выпрямился – солнце еще не догорело. Кроваво-алый, предвещающий ветер, диск, срезанный частоколом далеких гор, уже почти скрылся в расселине горизонта, с востока стремительно надвигалась тьма, где-то в ее глубинах уже вспыхивали первые, еще бледные звезды... Она стояла на противоположном берегу узкой речки, бестолковый луч бил ей в спину, зажигая светящийся ореол вокруг золотисто-каштановой макушки, а с незнакомого лица на исповедника смотрели уже почти родные, полные бирюзы и расплавленного золота, огромные глаза. Видение продолжалось меньше мига, он не успел ничего понять, ни даже толком разглядеть ее – полыхнул последний закатный луч, ударив в глаза, и все исчезло, остались сумерки – но этот невероятный лазурный взор, полный не Света, но... жизни – земной грешной и такой притягательной жизни! – хранитель запомнил на всю жизнь.
Увидел в Ней не милосерднейшую Деву,
Но лишь жену с лазурными глазами!
Хотелось защитить ее, спасти...
- Мне не помог ни врач, ни богослов... – прошептал Джошуа уже вслух, понимая, что исповеди не избежать, но как сказать Старшему брату о том...
Сегодня на площади снова была Она – в этом дознаватель не сомневался. Та самая Женщина с лазурными глазами, которую он видел когда-то давно на берегу горной реки. Она не изменилась ни на миг, она все так же смотрела на него, прямо в давным-давно обуглившуюся душу, а он только и мог – думать о том, как схватить ее в охапку, прижать к себе, защищая – от всего мира, если потребуется! – и... И Она ушла, прежде, чем он сумел отделить явь от навеянного молитвой и спешно отлетающей душой бреда. Он остался один и теперь вот стоял в торопливо, стыдливо как-то наползающей ранней зимней темноте, невидяще глядя в занесенные снегом глубины дежурного фонтана, ощущая затылком...
Джошуа дернулся и поднял голову. Нет, ему не показалось. В спину устремился взгляд. Чужой. Незнакомый. Он не казался враждебным, но смущал своей пристальностью и неотвязностью, а еще... Он не казался живым. Дознаватель напрягся, потихоньку нащупывая стилет в рукаве, и медленно повернулся лицом к незнакомому источнику он сам еще не понимал чего. Было тихо... Только едва различимо вдруг скрипнул утоптанный снег под каблуком...

[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Надо же было так замечтаться! Дознаватель настороженно наблюдал за неторопливо отделяющейся от стены темной фигурой. Город в целом безопасен, конечно, да и – все знают – взять у служителя Света нечего, даже если очень захочется – серебряное кольцо на пальце мало того, что дешево, так еще и сулит неправедному новому владельцу массу неприятностей начиная от городской стражи и заканчивая площадью Возмездия, а мастер-настоятель как-то обмолвился, что убийство хранителя Воли Его с целью ограбления приравнивается к обвинению в ереси со всеми вытекающими, от чего убиенному, конечно, ничуть не легче...
Нет, бояться нечего, да и чувство, посетившее обычно бесстрастного дознавателя, скорее роднилось не со страхом, а с досадой на себя: нашел тоже место и время!
Джошуа сощурился в быстро ставшую почти непроглядной темноту – где фонарщик, мать его?! Центр города... – и почти что вслух облегченно выдохнул – фигура была женской.
– Буде благословенна, сестра, – негромко поздоровался дознаватель, полагая, что она за этим и подошла, а отличить в сгустившихся сумерках злого и страшного инквизитора от мирного и полезного наставника вряд ли представляется возможным.
Против ожидания, женщина не торопилась опускаться на колени. Она замерла напротив него, бледная, испуганная, она ловила его взгляд, словно это было дозволено, более того – чем-то могло помочь... Он уже почти собрался шагнуть навстречу, рассчитывая, что угроза контакта столь близкого приведет незнакомку в чувство, когда женщина, придя очевидно, к какому-то решению, чуть приблизилась – не сделав и шага, лишь грациозно качнувшись в своей точке пространства! – к нему, растерянно, едва слышно прошептала:
– Джошуа...
Дознаватель, скрывая растерянность, небрежно поклонился. Он-то, конечно, Джошуа, но где гарантия, что тот самый, в котором так заинтересована ночная встречная? Имя, в общем-то, самое обыкновенное, распространенное...
– Мастер-дознаватель Храма Света Джошуа Хевинстон, сестра, – решил он быть на всякий случай вежливым. – Могу помочь?
Ответ, по всей видимости, выдался неправильным. Вместо того, чтобы покаянно ойкнуть или хотя бы молча сбежать, женщина продолжала раз на разом повторять так заинтересовавшее ее имя, неотрывно таращась на него, словно в ожидании... Чего? Дознаватель с грустью вынужден был признать, что способностями к предсказанию никогда не отличался.
Молчит. Стоит. Смотрит. Приблизиться не пытается, только повторяет беспомощно, одними гудами, неслышно его имя... Ну? И что дальше?
Игра в гляделки дознавателю быстро надоела. Он упруго шагнул к женщине, наклонил голову, заглядывая в лицо. Сестрам-милосердницам придется сделать очередное генеральное внушение на тему трудовой дисциплины и методов контроля за постояльцами их, скажем так, меблированных комнат.
Дознаватель непринужденно выпустил на всякий случай ухваченную рукоять стилета в рукаве, осторожно потянулся – хоть бы не бросилась, кто их, скорбных, знает?.. – положил руки женщине на плечи.
– Все хорошо, дитя, – негромко замурлыкал, как учил когда-то Джи-Дайл, он. – Все хорошо, ты в безопасности...
Если эта странная женщина сбежала от милосердниц, то...
Джошуа застыл, подавившись не высказанным вслух оскорбительным предположением. На границе сознания мелькнула глупая мысль, что сейчас они представляют собой удивительно статичную композицию, куда там девушке с веслом-кувшином-лопухом, окажись кто сейчас рядом, немудрено и перепутать...
Не до конца понимая, что творит, он осторожно, словно и правда боясь спугнуть скользнул ладонью вдоль ее руки, выпуская, неуверенно потянулся, пальцы на волос не коснулись румяной от мороза шелковой кожи, подушечки защекотало ее тепло, показавшееся сгоряча обжигающим.
...Когда на мне остановился взгляд...
Он смотрел в, казалось, навсегда потерянные бирюзовые глаза, несчастные, полные непролитых слез и мучительного ожидания, которое он не умел понять, борясь с недостойным, неуместным желанием прижать ее к себе, стиснуть в объятьях.
Свет Всеблагой, женщина, я искал тебя пятнадцать лет...
– Не бойся, – зачем-то повторил он, потихоньку убирая руки. – Теперь все будет хорошо... – кому он это пообещал?..
[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Успокаивать рыдающих дам Джошуа умел. Не слишком любил, но... Исповедника никто не спрашивал, а, проводив в последний путь новопреставленного раба Его, искомый исповедник оказывался в полном распоряжении свежеиспеченной вдовы, чем последняя не упускала случая воспользоваться. Перебравшись на следующую ступеньку служебной лестницы и осознав, что вдовы остались в прошлом, дознаватель облегченно выдохнул, как оказалось – напрасно...
...Женщина прижалась к нему, сильно, крепко, решительно заключила в объятья – он чувствовал ее ладошки у себя на спине – и в этом движении не было ничего... вульгарного, словно то, чего она искала, не имело ни малейшего отношения к таинству... так, об этом смиренному служителю Его знать не полагается... Словно она искала лишь...
- Ш-ш-ш-ш... Тише, тише, дитя... – сам не понимая, что делает, Джошуа неуверенно погладил ее по голове. Покрывало потянулось за его ладонью, упало на хрупкие тоненькие даже под бесформенным балахоном зимнего платья плечи, оставив в распоряжении дознавателя шелковую копну почти черных в темноте волос.
...Защиты? Не столько опоры, сколько точки отсчета, чего-то, что скажет: "Я есть начало". Но почему она сочла, что такой точкой может стать он?..
- Шен, я искала тебя три года...
- Боюсь, что нет, леди. – он осторожно высвободился из ее рук, уже жалея, что так... неосмотрительно повел себя. Это только кажется, что в большом городе никому нет ни до кого дела. Стоит на миг зазеваться, и на утро весь Локбург будет знать, что мастер-дознаватель обнимался с приблудной девкой посреди улицы. А может и не обнимался, а и вовсе чего похуже... – Кем бы ни был тот Шен, о ком вы горюете столь искренне, я – не он. Простите, если разочаровал.
Ему повезло, этому твоему Шену, хоть он и преизрядная скотина, бросившая доверившуюся ему женщину. Не меня никто и никогда не смотрел так, как смотрела ты в эту короткую встречу, и никогда уже не посмотрит. Но... мне нравится, что ты не боишься меня.
Оправдываться или объясняться она не стала. Она просто плакала, тихо, беззвучно, как оплакивают невосполнимую утрату или... или провожают уходящую беду, подумал он вдруг, вспомнив...
...Лауренсия плакала на похоронах мужа точно так же. Все решили, что молодая вдова скорбит по безвременно почившему старому графу, и только старший исповедник знал правду.
Против воли потянувшись, он вернул покрывало на место, пряча шелк волос под коротким темным мехом оторочки.
И осторожно скользнул пальцами по ее щеке, уверено взял за подбородок, заставив поднять голову:
- Не плачьте, - "гордость слезы прячет" или как там гласит знающее ответ на любой вопрос светлое Писание? – Право, не нужно. И... Простите, если – вольно или не вольно – обидел вас. Право же, я думал, вы меня узнали, - он осторожно улыбнулся ей, но нежданное кокетство хранителя Воли Его на женщину впечатления не произвело. – Я не видел вас ранее в городе, леди, но мне уже любопытно, откуда вы знаете мое имя и кто такой этот Шен, коего вы упомянули? Ваш супруг? Он... – дознаватель замялся, едва не впервые не зная, как сказать. Чтобы не ранить еще сильнее, не толкнуть нечаянно в ту пропасть, откуда почти невозможно выбраться.
Она стояла в шаге от благовоспитанно отступившего на предусмотренную дистанцию дознавателя, темная фигурка на фоне белого, невероятно яркого в сумерках снега, и казалась такой потерянной, такой одинокой, что...
- Я очень хочу вам помочь, леди, я вижу, что вам требуется помощь... – тихо проговорил мастер и, плюнув на правила, традиции, приличия, сплетни и слухи, снова шагнул к ней. Пальцы скользнули по раскрасневшейся от слез щеке, краем сознания от отметил про себя, что на ней нет и капли косметики, что позволило даже в горе не только сохранить достоинство, но и выглядеть обворожительно. – Не след плакать на морозе. Кроме того, от слез мутнеют глаза, а они у вас чудо до чего хороши... Но я не знаю, что я могу сделать для вас, да и нужно ли вам это? Возможно, мне следует проводить вас домой? Или в храм? Кто-то из смиренных служителей Его – возможно что я сам... - Примет вашу исповедь и сохранит в тайне все, что вы сочтете нужным сообщить...
И почти сразу понял, что вести ее в Храм нельзя ни в коем случае. Свет Всеблагой, Всемилостивый, Всепрощающий и Всещедрый, прости оступившегося сына Твоего, ибо усомнился...
Ладони на ее плечах дрогнули, он с трудом заставил себя остаться на месте. Кожу обожгло, а серебряный клинок вдруг, словно спеша напомнить о себе, налился тяжестью.
- Ты...
Я же видел. Там, на площади Возмездия. Не только бирюза, но и золото во взгляде, и воздух так характерно потрескивал от напряжения, а так не бывает, если только... Что ты натворила, женщина?.. Нет, не говори ничего, мне не стоит знать, а пока вина не доказана, обвинять и судить я не имею права и я благодарен за это...
- Скажи мне наконец, кто ты, сестра?..
[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Леди, выказывая неожиданную и, прямо скажем, неуместную доверчивость, прижалась щекой к его ладони, еще и руку перехватила, не позволяя отстраниться, от чего дознаватель почувствовал себя окончательной скотиной. Почему женщина доверяет ему, оставалось для мастера загадкой. Он как-то привык, что от исполненных благодати и любви к неразумным чадам Его служителей Его на улицах откровенно шарахаются и едва не по углам прячутся, в последнее время особенно. А она... Она держала его за руку, как простого смертного, прижималась так... доверчиво и невинно, что мастеру против воли стало не по себе. Он держал в руках создание, несчастное настолько, что ей уже все равно было, с кем разделить свое горе – дознаватель из Храма Света годился для этого ничуть не меньше, нежели любой другой, и обмануть ее веру в собственную способность если и не помочь – Джошуа трезво оценивал свои невеликие способности к утешению, чем тут поможешь... – то хотя бы просто не сделать еще хуже он не мог себе позволить.
Все же вдова... Джошуа сочувственно покачал головой, признавая ее право на скорбь и слезы, даже на объятия, хоть и не уставные, а все же...
На что ты толкаешь меня, женщина? Ты ведь молода. И привлекательна, не смотря на всю твою скорбь, и так похожа на ту, которую я и видел-то всего один раз, так давно, что... Я ведь искал ее – тебя? – я даже позволил себе... Мастер-настоятель, конечно, умел решать подобного рода сложности, но в этот раз только и добился, что я перестал говорить об этом вслух, но я же ничего не забыл, а ты теперь прижимаешься ко мне так... Так, что мне сложно воспринимать тебя, как светлый бестелесный дух, тепло твоего дыхания обжигает мне кожу и... Что ты делаешь, женщина? Неужели и вправду не понимаешь?..
– Я скорблю о твоей утрате, сестра, – все же я должен быть вежливым. Если уж я оказался не способен думать ни о чем, кроме твоих губ и этого задумчивого, воистину бездонного взгляда, что раз за разом словно бы невзначай останавливается на моих собственных губах... Интересно, что будет, если я тебя поцелую?.. – И непременно помолюсь о спасении души новопреставленного раба Его... Как ты сказала? Шена? – впрочем, результатом скорее всего, будет оплеуха, и ты окажешься совершенно права, но знать это я не хочу, тебе же не трудно оставаться звездой и радугой в моих глазах? – Но неужели ты прибыла в Локбург одна? Кто является твоим опекуном после... известных событий?
В каком смысле нет дома? Джошуа внимательнее присмотрелся к найденышу. Ну да, вот и дорожный саквояж под ногами, как это он сразу не приметил... Что ты творишь, недоразумение?! И... И что мне с тобой теперь делать?
– Я отведу тебя в Храм, сестра, там есть...
– Нет! Не надо в храм, я не хочу...
– Почему? Не бойся, смиренные сыновья Его не причинят вреда одинокой паломнице.
– Быть может, я бы поговорила с лордом Нейтаном, – неуверенно предположила женщина, и молодой мастер дернулся, словно она ударила его.
– Он... Сожалею, леди. Мастер-настоятель скончался месяц назад.
Он прекрасно понимал, что ведет себя по-хамски. Что нельзя вот так шарахаться от ищущей его поддержки одинокой женщины, а отворачиваться от леди вовсе недопустимо, но...
Ничего не прошло, понимаешь? Я как-то... привык, что он рядом. Я был уверен, что он будет рядом всегда, он казался чем-то... вечным, как небеса над горными вершинами, а теперь... Теперь я один. И я никогда не думал, что это может быть так... Безысходно.
Он сам не заметил, как женщина шагнула к нему, потихоньку коснулась куртки как раз напротив сердца. Она ничего не говорила, просто стояла рядом и дознавателя понемногу отпускало. Оглушающее, изматывающее одиночество отползало куда-то в уголок сознания, позволяя снова дышать и более-менее адекватно реагировать на окружающую реальность.
– Прошу простить, леди, за вести столь дурные и несвоевременные, – понимая, что иначе не отвертеться, покаялся Джошуа. – Мне жаль, что... – он сглотнул, пытаясь протолкнуть засевший в горле ком. Ком проталкиваться не пожелал, и дознаватель умок, пережевывая слова и мысли. Жаль? Абстрактно – да. Но о чем именно от жалеет, дознаватель с ходу сообразить не смог. – Что я стал для вас горевестником, – наконец выдавил что-то более-менее соответствующее моменту он. – Я верно вас понял, леди, заботы о вашем благополучии лорд... мастер-настоятель взял на себя?
Джошуа он ничего не говорил, но последние месяцы выдались... тяжелыми. Иногда старый лорд не помнил себя и почти неотлучно пребывающего при нем воспитанника, про давние обязательства мог и не вспомнить, особенно если что покойник, что сама вдова в непосредственной близости не мелькали.
Дознаватель поднял глаза на женщину, ожидая ответа и...
Резко схватив ее за руку, он уверенно дернул попытавшуюся было оттолкнуть его леди на себя, прижал покрепче, настороженно оглядываясь поверх головы.
– Не знаю, как ты это делаешь, но прекрати немедленно, – потребовал он. – Может, тебе и все равно, что будет с тобой, но, во-первых, не все равно м н е, а во-вторых, я сам не хотел бы рисковать. В городе слишком много чужих. Кто знает, сколь внимательно смотрят старшие братья и что при этом видят?
Справедливости ради стоит отметить, что ничего такого уж страшного леди не сделала – только бирюзовые, странно-звездные в темноте глаза налились вдруг золотом и знакомой бездной, а лицо стало невероятно юным, почти детским – Джошуа тут же аргументировано доказал сам себе, что ему это показалось.
– Не нужно, леди, пожалуйста. Сегодня на площади... Все благополучно разрешилось, но... Я не люблю публичных казней, а мне придется присутствовать, и вмешаться снова мне не позволят. Не нужно, прошу вас.
Но вести ее в Храм уж точно не стоит. Не приведи Свет, она продемонстрирует это свое умение новому настоятелю или просто попадется на глаза кому-то из братьев... Патологически помешанному на формальной стороне вопроса дознавателю, кроме размытых и неубедительных «личных впечатлений» нужны еще и доказательства и свидетельства вины, старшим же братьям хватит подозрения.
– Не... Не делай так больше, ладно? – тихонько попросил он, склоняя голову едва не ей на макушку. – Я не поверю, что ты... Пока не получу доказательств, но мой голос не будет решающим, скорее, наоборот. Кем бы вы ни были, леди, в память о вашем покровителе я сделаю все, от меня зависящее, чтобы защитить вас. Впрочем, причины не важны. Достаточно эфемерной видимой связи, чтобы утопить обоих.
Он осторожно отстранил ее от себя, присмотрелся. Вроде бы... Все нормально. Но как надолго?.. И что с ней, такой делать?
– Чудесное имя, – мурлыкнул он в ответ на ее слова. – Как там? «В нём зов мятежного прибоя и звон подсвечников старинных...»
На счет «Хевинс...» он предпочел ничего не услышать.
Я вполне допускаю, что у меня где-то могли случиться родичи, леди, но в столь... трогательные совпадения я не верю, даже с учетом имени мастера настоятеля. Я неосмотрительно назвался, а вы просто попытались повторить чем-то приглянувшееся вам слово – остановимся на этой версии. Потому что менее всего мне нужны неучтенные родственники на мою голову...
– Что ж, леди, пожалуй, вы правы. Вам... не стоит рисковать, оставаясь в обители. Но... Из уважения к вашему опекуну мне не хотелось бы оставлять вас одну, тем более что леди столь очаровательная незамедлительно привлечет ненужное, возможно, внимание.
Хотя я по-прежнему не знаю, что с вами делать. Я не настолько хорошо знаю правила и особенности мирской жизни, чтобы брать на себя подобную ответственность, но... Не оставлять же вас одну на улице, особенно после... Я не рискну, леди. Мне проще окончательно угробить собственную репутацию, благо от нее мало что осталось, чем потом кусать себя за локоть, что не сберег – вас или город. Так что...
Нет, Лауренсия точно не оценит. Она умна, конечно, но все же привести в дом почти что официальной любовницы приблудную девицу, которая зачем-то смотрит на него, как на покойного и чудом воскресшего супруга – это верх цинизма. Следовательно, что?
– Вы позволите проводить вас до гостиницы, леди?
[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Зима в этом году выдалась мало того, что ранняя, так еще и затяжная и на диво холодная. Первый снег, подлец, выпал в самом начале ноября, осмотрелся, приноровился и, кажется, решил, что станет здесь жить. И пока намерение свое осуществлял с блеском. Более того, он еще и родичей назвал! Снегопадов не случалось уже, пожалуй, с неделю, хотя город и так по самые крыши тонул в сугробах, а все сношения с внешним миром замерли самое малое до мая, когда сойдут снега и уляжется весенняя распутица, а до того снегопады налетали на Локбург едва не каждый день, а в горах то и дело гремели лавины...
Сегодняшний день выдался на удивление почти теплым, хоть дознаватель и чувствовал, что за всеми сегодняшними треволнениями умудрился обморозить руки – и хорошо если только их – но к вечеру опять сильно, резко похолодало, небо, совсем недавно ясное, синее до звона, заволокло тучами, разразившимися – эка невидаль! – крупным разлапистым, пушистым снегом. Вечер – романтичнее не придумаешь, но...
Я должен возвращаться в Храм, женщина. Я и так за сегодня наделал столько глупостей и столько пунктов Устава нарушил, что и без нашей с тобой встречи, без твоей ладони на моей груди мне светит самое малое обет безмолвия на пару лет, а если особенно повезет, то и горная обитель венцом карьеры. Но оставить тебя одну? Светлые покровители, мне всегда казались наивными и надуманными розовенькие истории о неземной любви и «с любимыми не расставайтесь»... Я почти уверен, что легко уйду сейчас и так же легко вернусь позже – но вовсе не уверен, что найду тебя там, где оставил, а это грустно, леди. Я бы даже сказал – обидно.
[/b]– Звать мертвых по имени – кликать беду, леди,[/b] – бездумно отозвался он на ее рассуждения. Неужели наставники в твоем городе не объяснили столь очевидного? – Не нужно. Он... Не хотел бы, я знаю. Увы, о н и никогда не приходят такими, как были, так что...
Одинок? Джошуа едва не засмеялся в голос, но вовремя сдержался, только улыбка вышла злой, перекошенной на одну сторону... Неживой. Само предположение, что он может чувствовать себя потерянным, одиноким... Кто и когда об этом думал? Как и о том, что ему может быть больно. Нелепая, в сущности мысль...
– Я благодарен вам за сострадание и милосердие, леди, которые вы так щедро изливаете на вашего покорного слугу, – мурлыкнул он, потихоньку отстраняясь, возвращая близости уставные рамки. – Покойный мастер-настоятель был моим наставником – не в храмовом каноне, леди, скорее в мирском смысле этого слова. Он меня вырастил. Однако я, к сожалению, никогда не слышал от него ни о вас, ни о вашем супруге, а ведь если ваш брак освящал лично настоятель городского Храма...? Не поймите меня превратно, леди, просто это... Необычно.
И вообще не обращай на меня внимания, женщина. Наверное, мне просто хочется поговорить. Не выслушать и дать совет или утешение, а именно поговорить. Рассказать. Пожаловаться. Себе, что ли, навестить исповедника? Дежурный послушник в Храме есть всегда, но... У этой братии профессиональная память на голоса – мне ли не знать, сам такой. Дознавателя опознают если не на первом же слове, так на втором и неизвестно, какими слухами и домыслами обрастет его визит в исповедальню, не смотря на положенное за нарушение тайны исповеди наказание...
Чем дальше, тем больше мастер проникался мудростью Старшего Брата, обеспечившего нервному дознавателю все то же самое, только без неучтенных свидетелей и вынужденной демонстрации собственной тонкой и ранимой натуры.
– Почему? – тихонько спросила она в ответ на его выговор и Джошуа мигом почувствовал себя свиньей и распоследней скотиной. На редкость неприятное чувство, следует признать... – Почему тебе не все равно?
– Потому что независимо от досужих домыслов леди, – оскорблено выпрямился терпеть не могущий поименованных домыслов дознаватель, – Высшей целью моего существования никогда не были очистительные костры от забора до обеда. Если вы знали л... мастера-настоятеля, должны бы помнить, что в его планы на жизнь это тоже никогда не входило. Вы сознаете разницу между ненавистью и нетерпимостью и справедливым возмездием?
Он сознательно говорил резко, жестко, на грани откровенной грубости. Прости, женщина. Прости меня за то, что я сейчас делаю, но... Ты слишком далеко. И мне не нравится то, что я чувствую в тебе. Если бы ты сгорела, я бы смог это понять, но ты не горишь. Там, в душе... Пустота. А это страшно на самом деле. Куда страшнее, чем пламя и пепел.
Когда долго в сердце носишь боль и скорбь, оно сгорает и ничего не остается – пустота. И ты уже мертва, только сама этого не понимаешь пока...
– Я не боюсь своей возможной участи... От судьбы не уйдешь. К тому же зачем эта жизнь, если...
Коротко размахнувшись, Джошуа резко, с силой ударил ее по щеке тыльной стороной ладони.
– Не смей так говорить! – потребовал он. Прикинул на глаз состояние нежданной пациентки и добавил – вящей симметрии ради – еще и с другой стороны. – Никогда. Не смей.
Женщина ахнула и отшатнулась, но дознаватель был к этому готов. Нырнув за ней в темноту, он поймал за руку свою нечаянную жертву, наново прижал к себе. Против ожидания, вырываться она не стала, так и стояла в его руках, поникшая, несчастная, даже не плакала. Правда и на помощь звать не спешила, а Джошуа-то уж, грешным делом, начал прикидывать что и как объяснять подоспевшим на женский визг стражникам...
– Что, даже рыдать не станешь? Ну и д... глупо. Слезы иногда нужны, чтобы легче стало, а не чтобы мужиков очаровывать, подумай об этом... – и переключился на другое: – Как давно... – искусители, почему же с ней так трудно говорить? Почему в ее обществе он в один миг забыл, как быть вежливым и сочувственно-равнодушным, «выполняя обязанности, сохранять спокойствие и достоинство»? Куда подевались правильные, понятные слова, уверенность в том что на любой вопрос незамедлительно последует честный ответ? Ее место заняла трусливая уверенность, что в ответ на неосторожно сформулированный вопрос она в лучшем случае сбежит – лови ее потом в паутине городских кварталов – а в худшем... Худший Джошуа затруднялся себе представить... – ...Ушел ваш супруг леди?
– ...Последние три года это... тяжело, невыносимо тяжело...
То есть, три года назад? Ему повезло, твоему супругу. Большинство вдов даже на похоронах возносят Ему не хулу, но хвалу...
Женщина в его руках начинала потихоньку дрожать – замерзла, хотя и сама вряд ли понимала это. Джошуа тоже продрог уже до костей, мечтая только о том, как добраться до родной кельи и добыть глубоко законспирированную бутылку якобы с миррой, а на самом деле с самогоном, конфискованном по случаю у старика Хегельса, с какого-то перепугу полагающего себя человеком набожным и даже почти что благочестивым. Кстати... А это мысль...
– Пойдем, дитя, – вздохнул дознаватель и, не забыв подхватить ее саквояж – странно легкий даже для его рук, словно бы пустой – за руку потянул за собой, но леди неожиданно заупрямилась. Выслушав сбивчивые объяснения, только все еще больше запутавшие, дознаватель – не признаваться же ей, что ни демона не понял... – равнодушно пожал плечами: – Из уважения к вашему покровителю, леди, мне хотелось бы кое-что сделать для вас. Не спорьте, прошу. Во-первых, оставить вас одну на улице – хуже, чем преступление, я полагаю вам некуда особо идти в этом городе? А во-вторых... – во-вторых, в-третьих, в-десятых, и – демоны с ним со всем! – вместо всего этого, он был моим наставником, женщина. Бросить тебя – предать его память, и... не о тебе ли он вспоминал, когда говорил, что я просто еще не встретил свою единственную?.. Впрочем, живые любят говорить голосами мертвых и думать их мыслями, это очень удобно и всегда производит требуемое впечатление... – Пойдем. Жизнью и честью, памятью рода и бессмертной душою своею клянусь, – он прижал пальцы ко лбу над переносицей в старинном знаке клятвы. – Что не посягну на вашу жизнь и не нанесу урона вашей добродетели, с уважением относясь к вашим утратам и вашей скорби, леди.
...Гостиничка была небольшая, ладная и на первый взгляд очень уютная. Хозяин, как ему и полагается, рассыпался в любезностях и заверениях, при этом ненавязчиво оттерев дознавателя от опекаемой девицы. Он был прав, и Джошуа с беззвучным вздохом отступил на шаг, позволяя старику – вполне, на взгляд молодого не слишком праведного служителя, безопасному без всяких клятв – хоть памятью рода, которого у дознавателя отродясь не было и в будущем не предвиделось, хоть демоном рогатым – принять молодую вдову под свою опеку. И залюбовался.
Все же там, на площади, он не разглядел ничего, кроме невозможных, волшебных глаз, а в скверике у фонтана было уже слишком темно, чтобы оценить стройность и гибкую уверенную грацию фигуры, копну тяжелых локонов, лаково золотящихся в свете свечей, маленькие изящные руки, миндалинки совершенной формы ногтей, кажется, с благородным понятием куафера ничуть не знакомых, но от того не менее идеальных...
Как ты красива сегодня!
Нет в моем сердце ни боли, ни зла.
Как ты красива сегодня,
Как ты сегодня светла...
Женщина, уверенной рукой увлекаемая под громогласные призывы прислуги и домочадцев в сторону лестницы на второй этаж, где располагались – что и обусловило выбор, оснащенные внутренними крепкими запорами и надежными петлями – комнаты для чистой публики, затравленно оглянулась на него и он опомнился. Тряхнул головой, избавляясь от наваждения – ведьма! Как есть ведьма, а я-то, дурак, не верил... – в два шага догнал отступающую парочку.
Хозяин, выказывая несомненное военное прошлое ловко и словно бы случайно оказался между дознавателем и женщиной, не позволив – при том, у Джошуа сложилось впечатление, что защищал старик не столько девичью честь, сколько клятвы и обеты самого дознавателя – ему нарушить уставную дистанцию.
– Видите? – улыбнулся Джошуа, глядя женщине в глаза – снова невероятно бирюзовые, бездонные, темные от переживаний, но украшенные золотыми искорками на самом донышке, там, где прячется душа. – Здесь вы в полной безопасности, леди. Господин...
– Таймс, хранитель. Грегори Таймс, с вашего позволения.
– Господин Таймс позаботится, чтобы вам не о чем было беспокоиться. И не угрожало ничего, кроме  с л у ч а й н ы х  с к в о з н я к о в. – последние слова он выделил голосом, надеясь, что она поймет его и поймет правильно. В конце концов, наверняка у них с супругом был период чувственных тайн до свадьбы, а традиции молодых людей для этого случая одинаковы во всем мире.
В самом деле, не лезть же ему по отвесной обледенелой стене к  з а к р ы т о м у окну?..
[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

А в "Сиреневой кошке", между прочим, не задают неуместных вопросов и с пониманием относятся к невинным слабостям верного раба Его... Впрочем, именно поэтому, "Кошка" и не место для леди, это дознаватель хорошо понимал. Да, женщину, находящуюся под покровительством мастера-дознавателя, не тронули бы, и самого мастера приняли бы с почетом и полным пониманием деликатности ситуации, но... Джошуа предпочитал не оставлять долгов, даже случайных. Иначе оглянуться не успеешь, сядут на шею и свесят ножки. Кроме того, всегда остается шанс нарваться на вовсе уж конченых выродков, коим церковное проклятье и земные власти, а также власти, если можно так выразиться, подземные примерно в одной цене. Страдать и каяться потом мастер не желал, проще оказалось соблюсти хотя бы видимость приличий и надеяться, что женщина правильно поняла намек...
Давно не чувствовавший себя столь юным и никакими обязательствами не обремененным дознаватель постоял у ограды Храма, решил, что риск попасться на глаза кому из старших братьев превышает удовольствие от добытого в неравной битве с зеленым змием самогона и благонравно пошел по вечерним лавкам. Денег у него не было, вестимо – откуда у смиренного раба Его презренный металл – но сегодняшняя выходка, хоть и обошлась дорого и грозит еще аукнуться в ближайшем будущем, свои дивиденды принесла, впрочем, дознавателя в городе любили и до того...
Хотя, не столько его самого, сколько мастера-настоятеля, со вздохом признался сам себе Джошуа. К нему же относились как к оружию в руке этого самого настоятеля – оружие безлико, оно может стать защитой, а может и убить, полностью подчиняясь воле владельца. Владельцем Джошуа был лорд... мастер-настоятель.
Эта роль дознавателя устраивала целиком и полностью, она позволяла выполнять свою работу в незабвенном стиле "наша служба и опасна и трудна", не отвлекаясь на административные глупости, кои наставник полностью брал на себя, на не слишком настойчивые попытки – все же заниматься этим было откровенно лень и некогда – воспитанника возражать только отмахиваясь и раз за разом посылая дознавателя "ступай делом займись, несчастье, иначе мастер-наставник наново решит, что у тебя приключился избыток свободного времени"
Их обоих все устраивало в результате, в городе было тихо, жители послушно строились рядами и колонами на пути к светлому будущему, молодежь фрондерствовала, старики вспоминали былые строгости и все в сумме были если и не счастливы, то по крайней мере живы, а потом...
Напьюсь, угрюмо решил дознаватель, останавливаясь напротив витрины винной лавки, открытой в ожидании клиентов не смотря на вовсе уж неурочное время. Стану орать похабные песни, засну в сугробе и...
... И, собственно, все, он хорошо это понимал. У уснувшего по эдакому морозу в сугробе нет ни малейшего шанса проснуться утром, даже если сладко почивающим телом не заинтересуются ночные обитатели города, что вовсе почти невероятно, несмотря на, казалось бы, от всех жизненных неурядиц защищающий серый с алым храмовый камзол...
- Свет в помощь, братья, - хмуро пожелал он парочке топчущихся за прилавком приказчиков, и коварно уточнил – Вечерний колокол уж часа три как отзвонил, мм-м?
Впрочем, питейные заведения даже в центре города на вечерний колокол обычно плевали с высокой колокольни, да и в целом история Храма никаким боком не касалась, пребывая в юрисдикции цивильной стражи, и все участники встречи это хорошо знали, поэтому замечание дознавателя проигнорировали, а сам дознаватель не стал настаивать.
Он бродил между аккуратно уложенных на стеллажах бутылок, сам не понимая толком, чего ждет и ждет ли, не то выбирая, не то просто греясь – все же он сильно замерз там на площади, а после уютного тепла гостиницы ночной холод казался и вовсе всепроникающим и совсем уж запредельным. Снег... И до весны, как до столицы по осенней распутице, пропади оно все пропадом! Дознаватель, растение мало того что комнатное, не зависимо от специализации, так еще и теплолюбивое, долгие горные зимы ненавидел. Впрочем, деваться ему было некуда...
- Мастер Хевинстон! Какая честь!
- Доброго вечера, господин Кроуфорд. Простите за вторжение.
- Всегда рад, мастер, всегда рад! Прошу вас...
- Нет, - улыбнулся торговцу Джошуа. – Благодарю вас. Я не отниму много времени, господин Кроуфорд, и скоро уже пойду. Еще раз простите.
- Вы давно не навещали старика, - покачал головой лет на двадцать старший самого дознавателя купец. Способный искомого дознавателя завязать узлом, ничуть при том не запыхавшись. – Давненько, да...
- Я не прихожу, когда меня ждут, - усмехнулся Джошуа, предпочитавший являться не только нежеланным, но и нежданным и в сопровождении десятка солдат храмовой гвардии. Пустым геройством он отродясь не увлекался. – А вам вроде бы и ждать незачем? Как себя чувствует ваша супруга?
Симон Кроуфорд женился третьим браком на вдовой и бездетной откуда-то с побережья, незнамо каким ветром занесенной в предгорья. У Джошуа были некоторые подозрения, относительно отдельных аспектов биографии новоиспеченной госпожи Кроуфорд, но проверке они не поддавались и дознаватель благоразумно держал их при себе, тем более, что тетка Чари оказалась веселой, легкой и совершенно честной бабой, если и не влюбленной в мужа, то способной испытывать к нему благодарность, демонстрировать уважение и призвать к порядку двух дочерей супруга от первого брака, уже за одно это Джошуа был ей благодарен. По девкам плакала горючими слезами каторга, и то, что тетка Чари смогла остановить и приспособить к делу обеих негодниц было сродни чуду. А роль самого Джошуа в этой истории сводилась к разрешению на брак: дважды вдовому добиться дозволения было почти невозможно, наставники полагали это явным перебором.
- Ох, мастер... Радость у нас! Чари-то непраздна, говорят, парень будет! Вашим именем нареку, как есть...
- Еще чего! – возмутился Джошуа. – Не говорите глупостей господин Кроуфорд. Но жену в Храм чтоб завтра же привели, все ж не двадцать лет, возраст...
- Как есть приведу, - закивал счастливый отец. – Не сомневайтесь, мастер, все честь по чести, и целителям поклонимся, и на Храм пожертвуем, и у лика Светлого Солдата молиться станем...
- Главное, чтобы не за меня, - усмехнулся Джошуа. От этих восторгов и благодарностей он чувствовал себя неуютно. Он не сделал ничего особенного, просто попросил приятеля-наставника, тот махнул на дознавателя – тогда еще исповедника – рукой и пообещал "что-то придумать". Придумал, но все восторги новобрачного достались почему-то Джошуа. – Что ж, примите мои поздравления, господин Кроуфорд. Да будет Свет Небесный милосерден к матери и дитяти в ея чреве, да сохранит плоть их и светлые души во всепрощающем своем милосердии... На колени!
Торговец послушно преклонил колени, опустил голову. Касаясь его волос, Джошуа почувствовал, как напряжен мужчина, как боится его – не смотря на все восторги и заверения, он хранителей Воли Его можно было ожидать чего угодно, вплоть до самого худшего.
Дознаватель быстро тихо прошептал молитву, дождался положенного поцелуя и жестом велел купцу подняться.
- Передайте мое благословение супруге, - улыбнулся он. – Да будет ее разрешение от бремени своевременным и легким, а дитя – здоровым и сильным. Поздравляю.
- Ох... Так и будет, мастер. Так и будет!
- Не сомневаюсь. Господин Кроуфорд, не одолжите мне бутылку вина? Завтра утром я пришлю секретаря или сам приду и...
- И думать забудьте, мастер! И думать! Любую выбирайте, вот, с островов вчера доставили, а это северные белые, вот мускаты с побережья, Чари расстаралась, ни у кого в городе таких нету, а это вот из Светлой Обители, то есть...
- Считайте, я этого не слышал, - усмехнулся дознаватель, прибирая сомнительного происхождения бутыль. Любязная родина славилась единственный сортом – очень крепким, излишне сладким, густым как патока и приторно-терпким вином с поэтичным названием "Кровь Заката". Сладкие вина Джошуа не любил, но не надираться же с  л е д и  заначенным самогоном? Уж лучше Закат, тем более, что ним надраться много усилий не надо... – Это не мое дело, господин Кроуфорд, конечно, но вы бы не рисковали.
- Ох, мастер! Темные искусители совратили, не иначе! Так-то я никогда! От здоровьем супруги клянусь, никогда!..
- Пожалуй, я скажу капитану Коллинзу, пусть приглядит за вами. И за вашей супругой заодно.
- Ох, мастер...
- Я не благ, - холодно оборвал его Джошуа. – Я лишь справедлив, а вам впредь будет наука. А продолжите причитать – капитан явится не один, а в компании приставов и с тагмой на обыск.
- Да, мастер.
- То-то же. Еще только контрабанды – и откуда, из Светлой Обители! – нам и не хватало.
Прихватив спорный нектар, Джошуа убрался из лавки. Господин Кроуфорд и правда ранее в контрабанде замечен не был, а вот его супруга, дитя побережья... Верно говорят, горбатого – могила. Но мужа она любит, может и не станет рисковать, если поймет, что ему грозят серьезные проблемы, а обеспечить проблемы, с виду серьезные, но вполне безобидные, Артур умел.
Впрочем, это действительно не его дело, а капитан Коллинз вполне может пережить ночь без этой чарующей информации, даже пожалуй, счастлив будет. С капитаном городской цивильной стражи у Джошуа отношения не заладились еще с первого дня знакомства, тогда еще в сане старшего исповедника. Какого конкретно рожна ни один ни второй сказать толком не могли, но друг друга старательно избегали, сотрудничая только в исключительных случаях. Будь его воля, Джошуа и вовсе бы никуда не пошел, наплевав и на мелкую контрабанду – хоть и из стана "идеологического" противника – и на городскую стражу заодно, но дознаватель полагал, что угрозы, чтобы от них случался хоть какой-то толк, а не одно только бесполезное сотрясание воздуха, следует выполнять. Кроме того, горожанам полезно знать, что дознаватель, хоть и "скаженый", а все ж воплощение не милосердия, а справедливости. От милосердия, как закономерно он полагал, никакого толку нет, один урон что обществу, что вере, что самому институту служения Ему.
...Свет в окнах гостиницы по позднему времени не горел, только перед парадным входом расплывалось лужами теплое желтое сияние двух масляных фонарей над дверью. Джошуа потенциальный источник слухов и сплетен о своей персоне предусмотрительно обогнул по стеночке и, воровато оглянувшись, шмыгнул в садик, организованный оборотистым господином Таймсом вместо заднего двора. Места было немного, но предприимчивый старик умудрился завести и прудик с фонтаном, и беседку с лозами и даже качели, теперь с ранней весны до поздней осени, когда на клумбах горели и полыхали последними красками поздние астры и хризантемы, сдавать сад под место для романтических порывов, в свою очередь обеспечивая парочкам надежную охрану и строжайшую конфиденциальность. О таком способе заработка в Храме знали, но смотрели сквозь пальцы – ничего предосудительного в саду не происходило, репутацию – что гостей, что собственную – папаша Грегори блюл свято.
На втором этаже теплилось золотистыми отблесками свечей единственное окошко и дознаватель сдержанно поздравил себя в связи с этим. Почему-то он почти не сомневался, что она все поймет правильно и будет его ждать, но убедиться было приятно. Скинув стесняющую движения куртку, дознаватель зацепил изогнутую ручку бутыли за пояс, чтобы освободить руки и уцепился за увивающую стену особнячка виноградную лозу.
Джошуа, гибкий, ловкий и довольно проворный, хорошо умел лазать и по деревьям, и по стенам, и в окна. Сложность заключалась в другом: порезанные и с горем пополам сросшиеся сухожилья с трудом выдерживали вес не такой уж и большой бутили с вином, что уж говорить о собственном теле...
Сорвусь к едреным демонам, мрачно думал дознаватель, осторожно перебирая пальцами обледенелую лозу – лед кусал за пальцы, обжигая кожу, но послушно плавился от его тепла, становясь мокрым и скользким. В лучшем случае убьюсь – то-то радости будет городским сплетникам... Хуже, если таки не убьюсь. Какого демона меня-то сюда понесло?!..
Окошко распахнулось беззвучно и Джошуа, как мог крепко ухватившись за отлив, перебросил тело через подоконник. И без того дрожащие пальцы в последний момент разжались, заставив душу поспешно удрать в пятки, но квест удачно завершился, и дознаватель несколькими энергичными словами вернул беглянку на место. Уф... Живы?..
- Доброго вечера, леди, - негромко поздоровался он, разворачиваясь лицом к свечам и спуская ноги с подоконника. – Прошу простить за вторжение.
Женщина спала. И во сне выглядела настолько несчастной и беззащитной, что дознаватель мигом виновато заткнулся и потихоньку слез с подоконника, малодушно решив, что назад ни за что не полезет, хватит, напрыгался.
Он закрыл окно, повозившись немного, чтобы не стукнуть щеколдой, хозяйственно погасил часть свечей и задернул шторы, добавляя маленькой простой комнате хоть немного уюта. Да и теплее так. Продрогший дознаватель, не тревожа спящую леди, оглянулся в поисках ужина, ничего не нашел, и занялся потихоньку прогорающей печью. К утру комната совсем выстынет...
Кстати, не сказать, чтобы леди вовсе уж не подготовилась к встрече. Закончив с отоплением, Джошуа поискал, куда пристроить бутылку и обнаружил на столике у кровати еще одну, правда совсем другую. Умостив их рядом, дознаватель некоторое время изучал получившуюся композицию, потом взял в руки "новую" – таких он не видел. Темное стекло, высокое узкое горло, правда закупоренное пробкой самого обыкновенного вида, цилиндрической, идеальной, как с горяча показалось, формы "тело". Дознаватель повертел тару, обнаружив еще и вогнутое, неестественное какое-то, донышко, подивился, плюнул – мысленно, разумеется – и вернул на место, едва не свернув лежащую рядом расческу. Пальцы обожгло прикосновением.
Неразличимо прокомментировав "ведьмин щипок ", дознаватель внимательно осмотрел руки, никаких новых отметин на них не обнаружил, и снова потянулся к расческе, которая снова радостно его укусила.
Что за ерунда?
Прикосновение вышло на редкость неприятным, словно невзначай коснулся чего-то грязного, осклизлого и мерзкого. А еще отчего-то посетило странное, алогичное убеждение, что предмет перед ним – вовсе не то. Чем прикидывается. Дознаватель поспешно убрал руки.
Та ее обмолвка...
...Лорд Нейтан знал нас с мужем, знал все обо мне и о нем, и, как мне казалось, принимал нас... такими.
Значит ли это, что он знал о тебе что-то такое, что доверять незнакомцам, будь они хоть трижды дознавателями – или в особенности будь они дознавателями? – нельзя ни в коем случае? Поэтому он никогда не говорил о тебе, и о твоем супруге, по кокой-то насмешливой случайности носившем мое имя? Он-то как раз хорошо меня знал, а я не умею прощать, да и не должен я этого, мой удел не милосердие, но справедливость, кажется я уже думал об этом...
Мастер-настоятель был другим. Целителем – и тел и душ, что гораздо важнее. Он мог позволить себе сквозь пальцы смотреть на... странности бытия, если это было нужно для счастья его подопечных – а старик полагал подопечными всех, кого хоть единожды благословлял. Нетерпимость воспитанника и его стремление к некой абстрактной, недосягаемой в смертной жизни "справедливости" мастера расстраивали, но, признавая право молодого мастера на собственный выбор, он ничего не говорил, конечно. А Джошуа делал вид, что не понимает намеков. Теперь каяться было категорически поздно.
...Он был хорошим человеком, добрым, понимающим и... принимающим...
И именно поэтому я не стану устраивать здесь танцы с бубном, хотя подобное мне уже попадалось, не расческа, а шкатулка, на первый взгляд пустая, но такая же... мерзкая...
Леди, про которую он как-то забыл, застонала во сне и крепче сжалась в комок, знакомым движением обнимая себя за плечи. Стон перерос во всхлип, из-под опушенных ресниц выкатилась слеза, и дознаватель, отложив на время все сложности и несуразности, опустился на колени, протянул руку, чтобы коснуться волос.
Женщина спала. Сон стер маски, расставил все по своим местам, сон сделал ее словно бы моложе и тоньше, и в то же время...
- Джошуа!
- Ш-ш-ш-ш... Тише, дитя, тише. Спи. Все хорошо.
...И в то же время, она выглядела уже не просто усталой – измученной. Растрепанные волосы завились неаккуратными кольцами, растеряв золотистый, так поразивший его блеск и шелковистую гладкость, в свете свечей они казались скорее серыми, чем каштановыми, кожа отливала желтизной, под глазами залегли темные тени. Сон не приносил ей отдыха, выматывая чем-то, что визуально очень походило на кошмар, а отдыхать наяву она сама себе не позволяла. Даже сейчас она судорожно сжимала в пальцах какой-то плоский предмет, даже во сне не желая расставаться с некоей, давно ставшей навязчивой, идеей. Мысль на счет Храма и целительского корпуса уже не казалась Джошуа столь дикой. Женщине требовалась помощь, а на счет собственных способностей к утешению дознаватель не обольщался.
Он все же осторожно погладил леди по волосам и осторожно вынул из судорожно стиснутых пальцев заинтересовавший его предмет. Это оказалась картинка в узкой гладкой рамке. Яркая и пестрая, она не похожа была на обычный рисунок углем или даже красками. Джошуа, и сам неплохо рисовавший, даже иногда помогающий братьям в Храме то с ликами, то с фресками, зачаровано замер, разглядывая чудо. Больше всего странная картинка напоминала замороженный колдовством взгляд, если бы такое вообще было возможно. На фоне усыпанной золотыми солнечными блестками воды, в которую гляделось летнее высокое небо, сливались в поцелуе двое. Женщина в бирюзовом платье – длинном, но невероятно легком и тонком, полуденное солнце просвечивает летящую ткань, делая ее почти прозрачной, на подоле переливаются светом золотые бабочки – и мужчина в сером, почти форменном жакете, алый орнамент из стилизованых язычков пламени и побегов остролиста на обшлаге...
Пальцы дрогнули, разжимаясь, картинка упала на одеяло. Ничего не изменилось. Под тонким до странности прозрачным стеклом продолжал обнимать счастливую женщину с букетом пронзительно-синих цветов в пальцах... Он сам.
Джошуа отступил на пару шагов от жутковатого в своей непонятности зрелища и поспешно повернулся к нему спиной. Подумав немного, вознес короткую молитву – не столько в поисках защиты, сколько с целью потянуть и немножко рассчитать время. Он сам не понимал, на что надеется, но когда обернулся, картинка была ровно там же, где он ее оставил. Подойдя поближе, дознаватель различил и женщину – только сейчас узнав в ней свою случайную обязанность – и мужчину. Картинка притягивала взгляд, и дознаватель послушно разглядывал детали, подмечая мелочи, находя отличия.
Парень на картинке был заметно моложе. Волосы казались гуще, кожа светлее и чище. Моложе. Пожалуй, в юности он был таким же, даже похуже.
Джошуа ничего не знал о своей семье – если предположить, что она у него была. Впервые он осознал себя в городском приюте Южного предела Светлой обители, и все его детские воспоминания касались именно этого места. Он не мог считаться совершеннолетним, и тем не менее в тринадцать сбежал из приюта, умудрившись каким-то загадочным образом перейти границу с Люминисити – да не где-нибудь, а как раз напротив Локбурга. Дальше начинались частности, но одно мастер знал точно – ни до побега, ни тем более после, им никто не интересовался, в родичи не набивался и сентиментальных писем из пределов любезной родины не писал. Местные же отнеслись к появлению в Храме нового послушника и вовсе наплевательски.
Родственники молодого исповедника не интересовали, он был доволен собственной жизнью, а большую семью полагал излишеством и был счастлив этой позицией, но...
Впрочем, даже если предположить вовсе уж фантастический сюжет в духе дешевых слезливых романчиков, до которых была большой охотницей Лауренсия, последовательно два Джошуа в одной семье – явный перебор, даже с учетом мысли "таков наш древний родовой закон, что всех мужчин в семье зовут вот так же..." Следовательно, мысль о родстве покойного супруга леди Марисель и ныне здравствующего дознавателя можно отбросить.
Будь на то его воля, картинка полетела бы в огонь, и никаких угрызений совести – иногда он и вовсе в расстроенных чувствах полагал, что совесть есть не более, чем выдумка менестрелей – дознаватель не испытывал бы – все же он никогда не слышал о художнике, способном перенести на холст – впрочем, на холст материал никак не походил, но как его правильно назвать дознаватель не знал – один-единственный миг так, словно вырезать из памяти живого эпизод со всеми его подробностями, солнечными бликами на воде, белой, едваразличимой полосой в небе, ветром, играющим тонким подолом, так что ткань соблазнительно обнимает высокие бедра, и каждая складочка шелка, каждый лепесток ее букета, каждый стежок золотой нити, которой вышиты бабочки на платье видны так, словно он нарочно сохраняет в памяти детали. С точки зрения нервного, варварски настроенного дознавателя, картинка – хоть и чудо – представляла собой стандартный образец колдовства, следовательно подлежала немедленному уничтожению в купе с колдуном, ее создавшим и пособником такового, ею владевшим, а так же всеми вовлеченными лицами, вкупе с искомым дознавателем.
Джошуа грустно улыбнулся – то-то радости будет мастеру-настоятелю... – и осторожно убрал картинку в неподлежащий досмотру саквояж благородной леди.
Будем считать, я этого не видел, женщина. Будем считать, ты не доставала это... "волшебное зеркало", а я не опустился до того, чтобы лезть в твою личную собственность, да и не возникло бы у меня никаких подозрений относительно таковой – с чего вдруг? Только с того, что твоя расческа удивительным образом кусает меня за пальцы, да и в целом, я никогда не видел материала, из которого она сделана. Более всего это похоже на черепаховые пластины, должным образом отшлифованные и отполированные, но мы же оба знаем, что это ложь? Впрочем, я все равно не понимаю, что это может быть, и я не настолько фанатичен и глуп, чтобы полагать все, неизвестное лично мне, ересью и злокозненным колдовством, а подключать к этому делу наставников... Что ж, будем считать, я не догадался...
Женщина, которую он столько неосмотрительно помянул всуе, снова застонала сквозь сон, доказывая собственное внеземное происхождение, забормотала что-то, словно призывая или оправдываясь:
– Нет, пожалуйста, я прошу тебя, нет! Нет, ты не можешь!
- Прости, пожалуйста. Я... так надо, Марисель, – не известно с кем она сейчас разговаривает и слышит ли хоть что-то кроме своего кошмара, но сейчас, кажется, не лучшее время для вежливости. Да и не похоже, чтобы с супругом они куртуазно именовали друг друга благородным "вы", а если я так похож на него внешне, что ты ненадолго обозналась, то, возможно и голоса схожи? Как знать, возможно этого и станет довольно...
Не стало. Женщина снова вскрикнула, перевернувшись на спину, взмахнула руками, словно отталкивая что-то, и он вспомнил вдруг...
- Что ты орешь, оглашенная!?
- Прости...
- Тьфу ты... За что?
- Я... Я просто...
- Ну тише, тише, - он осторожно обнимает женщину за плечи и она благодарно прижимается к нему, плачет – теперь уже тихо, беспомощно, он просто стоит, гладит ее по волосам, не то утешая не то успокаивая, и потихоньку этого простого прикосновения становится довольно, она затихает в его объятьях, доверчиво устраивается удобнее и вдруг признается:
- Он... Он меня зовет. Туда.
- Он мертв, Лауренсия. Он уже полгода, как горит в вечном пламени.
- Я знаю! - Она кричит, но отстраниться не пытается, и от того крик выходит глухим, беспомощным, он тонет в сером сукне, обтянувшем его плечи, а женщина снова плачет. – Я знаю. Но... Он там... У порога, и... Он зовет меня, господин старший дознаватель, он... А я не виновата! Я ни в чем не виновата! За что он со мной так...
Господина покойного графа господин старший дознаватель ненавидел всей душой, в общем-то к подобного рода буре эмоций совершенно не склонной. Будь его воля, старый мерзавец отправился бы в объятья Чужого гораздо раньше, но... Мастер-настоятель прямым текстом запретил трогать старую сволочь – не столько ради самой сволочи, сколько в борьбе за бессмертную душу собственного воспитанника – а до женщины, угодившей, как кур в ощип, никому не было дела. А она проплакала еще полгода, пока не отличающийся излишней душевной чуткостью дознаватель не сдал ее с рук на руки Дойлу, за что потом получил от искомого Дойла отдельно. Впрочем, никакими условностями не связанный целитель, тогда же весело объяснил приятелю, что в таких случаях нужно делать, другой вопрос, что практики в подобного рода ситуациях у молодого мастера не было никакой...
- Нет! Нет! Уходи, не надо... Я не хочу, ты... Ты не можешь...
- Тише, любовь моя, - демоны его знают, как называл свою половинку покойник, но... эта самая "любовь" – единица универсальная, так что если он и промахнулся сгоряча, то всяко не слишком сильно. – Тише, не надо.
Ох, не самое лучшее это решение, но а что остается...
На всякий случай проверив, заперта ли дверь, дознаватель скинул обувь и, не раздеваясь, умостился рядом с ней на кровати, осторожно обнял, так чтобы ни коим образом не ограничить движений.
- Не плачь, все хорошо. Прости меня, девочка. Так вышло, что... Я не мог остаться.
- Джошуа...
- Я не причиню тебе вреда. Здесь ли, там, где я ни был, и где бы ни была ты – я не хотел бы обидеть тебя – словом ли, делом, помыслом, а ты... Живи дальше, любовь моя. Просто... Живи...

[nick]Джошуа Хевинстон[/nick][status]Adveniat Regnum Tuum...[/status][icon]https://pp.userapi.com/c845323/v845323733/16a0b1/Pl6rIHvXvD4.jpg[/icon][sign][/sign]

Отредактировано Janus Drake (02.05.2019 21:04:52)