В саду Малфой-мэнора было тихо и как-то по-особенному мрачно. Не горели магические светильники, расставленные в аллеях, не шелестела листва – вечер был душным и безветренным – не слышно было даже мерного стрекота сверчков, обычно эхом разносящегося по всей территории сада…
Около десяти часов вечера где-то в глубине сада раздался едва слышный хлопок и в темноте аллеи появилась фигура человека – это вернулся домой после двухдневного отсутствия Люциус. Он качнулся, потеряв равновесие и едва не упав при перемещении, и прикрыл глаза – количество выпитого вчера или позавчера – время в последние дни растянулось, не давая возможности уловить себя, – все еще давало о себе знать, отдаваясь острой болью в висках.
На самом деле голова дико болела вот уже вторые сутки, но принимать обезболивающее Люциус наотрез отказывался. Было в этой боли что-то… правильное, логичное, будто она выражала всю ту гамму эмоций, что бурлила в душе мужчины с ночи четвертого июня… Он огляделся – глаза быстро привыкли к темноте и уже различали силуэты деревьев и очертания поместья — и взглянул на дом, до боли прикусив губу. Ему предстояла встреча с отцом – Люциус понимал, что Малфой-старший, должно быть, остался недоволен исчезновением сына и – мужчина был почти уверен в этом – им предстоит серьезный разговор – с Нарциссой… Интересно как она сейчас, стало ли ей лучше? И как супруга отреагировала на его внезапное исчезновение?
Люциус понимал, что не должен был уходить, понимал, что он, как супруг, как отец так и нерожденного ребенка, должен был остаться здесь с женой, поддержать супругу, но… Тогда это было выше его сил, и он поступил как настоящий трус, хоть трусом Люциус себя никогда не считал – сбежал от нее, от произошедшего, от проблемы в целом и… от себя.
Странным было осознавать, что что-то может перевернуть твой мир с ног на голову, и в один момент выбить тебя из колеи… К такому, привыкший держать руку на пульсе Люциус не привык…
Казалось, в этот раз все должно было сложиться как нельзя лучше – все проведенные ритуалы, все приготовленные зелья помогли, Нарцисса забеременела, и три месяца Люциус жил с мыслью, что этот год изменит его – их с Нарциссой – жизнь, и скоро в их семье появится долгожданный – вот уже четыре года пара тщетно пыталась завести ребенка – наследник. Цисси, как утверждали колдомедики, чувствовала себя в целом неплохо, и Малфой-младший посмел надеяться, что все будет хорошо. Однако, и этот призрачный шанс растаял, как и не было…
Все утро он провел в комнате рядом с ее покоями, порываясь то и дело попасть в спальню жены – все попытки, однако, были спокойно пресечены ее колдомедиком, и Люциус, смирившись, остался ждать… Ждать, как оказалось, пришлось недолго – колдомедик вскоре появился перед ним с опечаленным видом.
– Мистер Малфой, мне очень жаль…
Старый идиот… Слушать и дальше его Люциус просто не стал. Он чудом сдержался, чтобы не сорваться здесь и сейчас на враче, лишь качнул головой, вернулся в комнату и уже там, оставшись наедине, со всей силы врезал кулаком о стену — кисть от удара принялась ныть, и это хоть как-то отвлекало от вороха мыслей…
Он пришел к ней, как только ему позволил колдомедик. Нарцисса выглядела как никогда бледной, изможденной и… несчастной. Люциус задержался у дверей, не решаясь побеспокоить супругу, но все же прошел в комнату, присел на край кровати. Он не знал, что говорить, не знал, как вести себя с женой, и только и нашелся, что взять ее за руку и повторить слова колдомедика:
– Мне очень жаль, Цисси… – и отвернулся, стараясь скрыть от нее нахлынувшие эмоции – полностью открываться он не научился никому… А эмоции были самые противоречивые… Он был зол – пожалуй, зол как никогда – на колдомедика, который так и не смог ничего предпринять, предотвратить случившееся, на себя и Северуса – в чем они могли ошибиться, где просчитались, что это привело к подобным последствиям? Он был расстроен – он успел полюбить ребенка, успел привыкнуть к мысли, что скоро станет отцом, и порой представлял, как будет проводить с ним время, как будет учить его летать на метле, как покажет лабораторию, и, возможно, сын так же увлечется зельями и в будущем станет помогать ему. Теперь же…
Находиться долго в спальне Нарциссы Люциус не смог – он невесомо поцеловал пальцы супруги, проговорил что-то вроде:
– Все будет хорошо, – и вышел, решив на время покинуть не только спальню супруги, но и мэнор.
Пожалуй, ему стоило поговорить с кем-то, излить кому-то душу, вот только близок Люциус всегда был с Элианом и Себастьяном, вот только беспокоить их сейчас, во-первых, не хотелось, во-вторых, же действительно не хотелось ни с кем делиться пережитым только что. Поэтому, не долго думая, Малфой отправился в свое поместье во Франции. Однако и туда Люциус не спешил идти – показываться кому-то на глаза сейчас не хотелось, и мужчина, все же отправившийся во Францию – было желание убраться как можно дальше от мэнора – долгое время провел в баре какого-то городка неподалеку от Шампани. В поместье Малфой-младший заявился только днем пятого июня вдрызг пьяный и не способный не то, что связно говорить и здраво мыслить, но и твердо стоять на ногах…
Недолгая прогулка по саду прояснила голову и Люциус, еще немного помедлив, все же отправился по тропинке в мэнор. Необходимо было проведать Нарциссу, поговорить с ней, объясниться.
В поместье, однако, его ждали две новости – Корри, которого Люциус вызвал, стоило ему подняться в свои покои, сообщил ему, что миссис Малфой накануне отбыла из мэнора, а на вопрос об отце, испуганно проговорил, что мистер Малфой желает видеть сына немедля по его возвращении. Что ж, этого следовало ожидать. Впрочем, быть может, оно и к лучшему – Люциусу следовало поговорить с отцом, ведь и он в свое время переживал подобное…
К дверям кабинета отца Люциус подходил с тяжелым сердцем – разговор предстоял трудный, и Малфой-младший, хоть и понимал всю тяжесть своей вины и даже в какой-то мере желал с отцом поговорить, приближать встречу с родителем не спешил. Некоторое время он просто стоял перед дверью, собираясь с мыслями, а, когда тянуть уже не было никакого смысла, постучал в дверь и прошел внутрь. Едкий запах табака – сколько трубок Малфой-старший выкурил за эти два дня Люциус мог только догадываться – заставил поморщиться и невольно отступить на пару шагов – мужчина не слишком-то жаловал табачный дым.
– Кх-кх…Ты вызывал меня, отец? – кашлянув от неприятного запаха, спросил Люциус. – Корри сказал, Нарцисса уехала из поместья? Куда именно? С ней все хорошо?

Пожалуй, Люциус никогда не боялся отца. На его памяти, в его жизни не было ситуаций, когда он совершал что-то из ряда вон выходящее, что могло бы вызвать гнев родителя и заставить младшего Малфоя с ужасом стоять в кабинете отца, выслушивая гневные тирады Абраксаса или ожидая наказания. Хоть их отношения с отцом и не отличались чрезмерным доверием и любовью, но Люциус все же всегда испытывал искренне уважение к родителю и боялся разочаровать его. Однако сейчас же…
Сейчас Люциус стоял перед отцом и, слушая нарочито спокойный тон Малфоя-старшего, горел лишь одним желанием – оказаться как можно дальше от этого кабинета и еще долго не показываться Абраксасу на глаза. Старший Малфой казался скорее уставшим и спокойным, нежели рассерженным поведением сына, но Люциус прекрасно знал тяжелый нрав отца и понимал, что спокойствие его может быть недолгим и непостоянным.
– Спасибо, что позаботился о Нарциссе. Ей лучше? – только и нашелся, что сказать Люциус.
Он как никто прекрасно понимал свою вину и недостойность своего поведения, понимал, что должен был остаться и поддержать супругу, взвалить на себя тяжесть потери и помочь отцу разобраться со всеми делами. Понимал и, верно, доведись ему сейчас пережить этот день заново, так бы и поступил, однако два дня назад, когда новость о потере ребенка словно бы выбила его из привычного ритма, он просто сбежал, а сделанного, как известно, не воротишь. Остается лишь стараться как-то исправить ситуацию и загладить вину что перед отцом, что, в первую очередь, перед Нарциссой.
– Я разочарован. Ты и представить себе не можешь, как я разочарован.
Он прекрасно представлял. Представлял хотя бы потому, что сам бы, будь он на месте отца, был бы разочарован подобным поступком своего сына. И потому сейчас, стоя перед старшим Малфоем, он толком не знал, что сказать родителю. Оправдываться? В этом нет никакого смысла, да и будет выглядеть действительно глупо – он давно вырос из того мальчишеского возраста, когда нужно подбирать оправдание каждому проступку. И, быть может, это как раз тот редкий случай, когда стоит быть с отцом откровенным, не прятаться за вечной маской спокойствия, отстраненности и некоей холодности? Он и сам не помнил, когда стал настолько замкнутым и закрытым от окружавших его близких людей, как и не помнил, что послужило тому причиной. Быть может, в этом и крылись их проблемы с Нарциссой – из-за его закрытости, из-за ее какой-то холодности они никак не могли поладить и те отношения, которые были у отца с матерью и к которым подсознательно стремился и сам Люциус, казались в их паре уже чем-то сродни невозможному… Впрочем, младший Малфой понимал, что, будь он с супругой чуть нежнее и ласковей, чуть открытее, все еще могло бы измениться…
Отец замолчал, а Люциус все не решался продолжить разговор, стоял, сосредоточенно уперев взгляд в большой стол, рассматривая пустые чашки – неизменным спутником трубки у отца служил крепкий кофе – и не решаясь поднять взгляд на старшего Малфоя. Молчание длилось долгих несколько минут, пока Люциус, вздохнув, все же встретился с отцом взглядом и заговорил.
– Отец, я… Я знаю все, что ты мне хочешь сказать, и полностью согласен с тобой. К чему скрывать и оправдываться – я поступил как настоящий трус. Понимаю, что разочаровал тебя, что подвел и тебя, и Нарциссу. Я не должен был уходить. Но… – он переступил с ноги на ногу – сейчас Люциус действительно чувствовал себя скорее ребенком, который подвел отца, и это чувство ему не нравилось. – Отец, пусть это звучит глупо и, пожалуй что трусливо, но – как? Как ты переживал раз за разом все это? Эта новость будто почву из-под ног выбила, а Нарцисса… Знаешь, она так мне маму напомнила – тот же болезненный вид, тот же разбитый взгляд… Черт, я и правда чувствую себя каким-то трусом и слабаком, хоть никогда и не замечал за собой такого.
Люциус, выговорившись, замолчал и, отступив на пару шагов, повернулся боком, потер виски – боль никак не желала отступать, тяжелым молотком стуча в виски, и, пожалуй, стоило все-таки выпить обезболивающего зелья до разговора с отцом.
Отец, к слову, так же выглядел не лучшим образом, и это тоже беспокоило Люциуса. Он знал, что после приступа, который был у старшего Малфоя осенью, ему крайне нежелательны подобные переживания, как и чрезмерная нагрузка и бессонные ночи – то, что Абраксас за эти дни спал от силы несколько часов, было видно невооруженным взглядом – но сам же взвалил все это на родителя, сбежав и оставив его разбираться что с убитой горем супругой, что с делами семьи, что с работой – отправляясь во Францию, он не удосужился предупредить в министерстве о своем отсутствии. К тому же колдомедик, который осматривал Нарциссу – стоило разобраться с ним во избежание ненужных их семье слухов и, должно быть, – зная Малфоя-старшего, Люциус был в этом практически уверен – отец успел позаботиться и об этом…
Пожалуй, спрашивать сейчас о самочувствии отца было не самой лучшей идеей – не хотелось переводить тему, да и вряд ли Абраксас оценил бы в эту минуту заботу сына, но Люциус, немного подумав, все же вновь повернулся к отцу и поинтересовался:
– А с тобой все хорошо, отец? Ты выглядишь… – Каким? Уставшим? Это очевидно, и это по сути так же моя вина… – Ты ранен?

Отец был прав, и Люциус это прекрасно понимал. Он так долго старался быть достойным их семьи, всего рода и, в первую очередь, отца, заслужить его признание и уважение, что сейчас этот поступок – первый его промах за последние годы, возможно, первый поступок «не достойный наследника рода» за всю его пока еще непродолжительную жизнь – вызывал пустую злость на самого себя, на свою трусость. Да еще и ранение отца…
Сам он вспомнил о колдомедике и необходимости разобраться с ним, дабы не допустить лишних, не нужных ни ему, ни тем более Нарциссе, слухов, только сегодня утром, когда, проснувшись в поместье во Франции, он еще долго не мог прийти в себя от дикой мигрени, разыгравшейся в результате похмелья, и около часа старался, не двигаясь, лежать на постели. Тогда ему оставалось лишь думать. Думать и вспоминать. Думать о том, что нужно разобраться с колдомедиком, о том, что нужно объясниться с Нарциссой и извиниться перед супругой, о том, что обязательно нужно найти для нее лучших специалистов и вновь кинуть все силы, что свои, что Северуса, на поиски решения их проблемы. Вспоминать о том, как уходил вчера, как его встретила Нарцисса и о том, что придется смириться с мыслью о потере ребенка. И пытаться разобраться, почему у них с Цисси так ничего и не клеилось вот уже пять лет. Порой казалось, что их отношения походили на обычные теплые отношения супругов. Порой же ему казалось, будто она сторонится его, строит между ними стену отчуждения и холодности, подкрепленную его замкнутостью и неспособностью открыться даже ей – иногда ему думалось, что, может, в этом и была их проблема. Порой же ему казалось, что Нарцисса испытывает к нему непонятную ему неприязнь – сам Люциус подобного отношения не понимал, не зная, чем оно может быть вызвано…
– Спасибо, отец. Я сам слишком поздно вспомнил о колдомедике. Впрочем, за эти дни я, казалось, в принципе потерял способность думать рационально и слишком поддался эмоциям, – Люциус горько усмехнулся, смотря на отца. Ему всегда казалось, что Абраксас как раз такой – спокойный, рациональный, никогда не действующий на эмоциях. Таким старался быть и Люциус. Еще в детстве, смотря на отца, он старался стать похожим на него, и в итоге отдалился от отца, замкнулся, закрылся от всех, кроме матери. Немного позже он смог открыться и друзьям, но с родителем, а впоследствии и с супругой, отношения остались неизменными.
И сейчас любое проявление откровенности было почти болезненным. Впрочем, сейчас было все же легче быть открытым и не прятать ни свои чувства, ни мысли.
– У меня не было выбора.
Он прав – у него не было выбора. Не было его и у Люциуса, однако он все же умудрился поступить так трусливо и низко, сбежав. И сейчас это действительно беспокоило Малфоя-младшего – он никогда не считал себя трусом, всегда считал, что он будет достойным Малфоем, теперь же…
– Я очень устал. Что ты будешь делать, когда я умру? Ты же...
Что я же, отец? Не смогу возглавить род? Не смогу удержать и расширить влияние Малфоев? Опозорю род и семью?
– Отец, я… Мне нужно поговорить с Нарциссой. Объясниться и, пожалуй что извиниться перед ней. Не знаю, правда, как она это воспримет, и воспримет ли вообще… Я не знаю, почему нам так тяжело найти с ней общий язык, почему ее отношение колеблется между спокойным равнодушием и неприязнью ко мне. Сколько я ни думал, до этого своего… поступка, я не смог найти причины подобного отношения. И я не знаю, как это исправить, – Люциус устало потер виски и, пройдя к столу, опустился в кресло напротив отца. – У вас же с матерью всегда все было хорошо, по крайней мере так всегда казалось, хоть это – я прекрасно это осознаю – тоже был брак по договору. Так в чем проблема у нас с Цисси? Что я делаю не так, отец?

– Нет, спасибо, отец, но пить я точно не хочу. Мне бы сейчас выпить крепкого кофе, – Люциус поднялся на ноги, потер висок – от резких движений боль стрельнула в голову, заставляя мужчину помянуть свое вчерашнее пьянство добрым словом – и направился к шкафу. – Впрочем, это все позже. Ты как всегда прав – сейчас к Нарциссе идти неправильно – ни я не в том состоянии, ни она… К тому же прошло всегда два дня, и вряд ли она обрадуется, увидев меня.
Люциус налил отцу виски и, подав родителю стакан, вновь устроился в кресле. Голова все еще болела, и Малфой сейчас действительео не отказался бы от кофе, а не от виски. Поэтому пить Люц не стал – казалось, сейчас один взгляд на алкоголь вызывал у мужчины чувство отвращения и непроизвольную дурноту.
– Отец, я понимаю, что ваш с мамой брак не был идеальным – глупо было бы, пожалуй, считать так. Но у вас все же хоть какое-то понимание было. Между нами с Нарциссой… Я не чувствую между нами понимания. Ты прав, мы знакомы со школы, и я знаю, что ее может интересовать и что, собственно, интересует – по крайней мере, мне кажется, что знаю. Но еще со школы у нас с ней как-то не заладились отношения. Я тогда по сути не обращал на нее внимания, как на девушку, считая ее знакомой, сокурсницей, хоть и знал, что она моя невеста, и в обозримом будущем станет женой. Да и она, как мне тогда казалось, не самые теплые чувства ко мне питала. Быть может, я ошибаюсь и это было не так, было лишь мое восприятие. Впрочем, ты прав, я знаю, что мне повезло с Нарциссой – я всегда считал ее наиболее подходящей супругой. И дело даже не в роде, хоть в первое время мне так и казалось, дело в ней самой – она умна, любознательна, постоянно углубляется в какие-то исследования, превосходно руководит домом, отлично устраивает приемы, и, что уж там, действительно красива. И вот, пожалуй что о той или иной работе мы с ней и можем говорить, а кроме этого…
Люциус замолчал. Разговор получался тяжелым, во многом откровенным и это было непривычно Люциусу, заставляло его нервничать. Он подхватил полу пиджака, поймал пальцами пуговицу и, найдя в этом некое успокоение, продолжил:
– Отец, я не верю в любовь, да и никогда не верил, и потому не ждал, что у меня с супругой будет это «неземное» чувство, но все же хотелось видеть рядом с собой нежную женщину, а не, – он чуть прищурился, подбирая нужное слово, – холодную статую. Ты говоришь, мама никогда тебя не хотела. Вот и я не замечал желания со стороны Нарциссы. Мне с ней хорошо, как с женщиной, не спорю. Но не знаю, что чувствует она. Порой у меня возникает мысль, что для нее это лишь долг, от которого она не может отказаться. И это меня то просто раздражает, то действительно злит, а порой заставляет думать, что лучше приходить в ее спальню лишь в благоприятное для зачатия время. Но это же тоже неправильно! – он невольно вскочил на ноги, прошелся по кабинету взад -вперед, и, немного успокоившись, вновь обернулся к отцу: – Прости, я действительно, эти дни немного не в себе, – чуть слышно проговорил Люциус, в очередной раз устраиваясь в кресле.
Ситуация в семье его действительно нервировала, заставляла раз за разом думать о том, что не так и кто из них неправ. Он мужчина, и он понимал, что куда большая ответственность лежит на нем, и отец вновь прав – какой из него будет глава рода, если он не может прийти к согласию в семье.

Домовика Люциус все же вызвал и, приказав ему убрать пустую посуду и подать ему крепкий кофе, вскоре наслаждался горьким, но таким приятным сейчас, напитком. Кофе немного прояснил голову мужчины, и боль отступила, оставив после себя лишь тяжелое ноющее напоминание о недавнем состоянии.
Люциус пил кофе и внимательно слушал отца. Да, он прав, он все говорит верно – о каких теплых чувствах можно мечтать, когда в их браке изначально не предусмотрено ничего подобного. Это лишь договор, предусматривающий объединение родов, появление на свет будущих наследников и укрепление магического сообщества. Однако же…
Почему-то Малфой-младший сейчас, впрочем, как и все последнее время, хотел от своего брака чего-то иного. Нет, не любви. Он только что говорил отцу, и это было действительно так, что в любовь он попросту не верит. Все эти сказки о прекрасном, окрыляющем чувстве казались действительно лишь сказками, вызывающими непонимание того, как можно настолько отдаваться и мыслями, и чувствами другому человеку. Так что не любви хотел Малфой в своем браке. Ему хотелось какого-то тепла, взаимопонимания, спокойствия… Пожалуй что какой-то гармонии, какая может быть у супругов в семье. Чтобы они действительно чувствовали себя семьей. Чувствовали, а не обязаны были показывать это. Люциус действительно считал Нарциссу членом своей семьи, но так и не мог понять, думает ли Цисси так же, важно ли для нее найти это понимание с супругом.
– Пожалуй, я не совсем корректно выразился, отец. Дело не в теплых чувствах как таковых. Дело в элементарной привязанности, в том числе и в постели. Я не считаю, что секс со мной – это привилегия. Ни в коей мере. И да, понимаю, что, выйдя замуж за нелюбимого, за того, кого выбрали родители, сложно было с радостью делить с ним ложе. К чему скрывать, и я первые полгода-год где-то не мог спать с ней, не думая о других женщинах. Но… Просто я всегда думал, что рано или поздно мы сможем привязаться друг к другу, притереться. Прошло почти пять лет нашего брака, и мне казалось, что это немаленький срок для подобной притирки.
Разговор вызывал у отца явное раздражение, может, даже злость, и Люциус чувствовал, будто еще немного и Малфой-старший сорвется, выплеснув на него свою ярость. Не сказать, чтобы это очень уж пугало мужчину. Нет, он действительно, даже несмотря на подобную реакцию отца, не хотел прерывать их беседу, понимая, что, пожалуй, впервые откровенен с ним. И это, пусть это и было не привычным для Люца, казалось сейчас правильным, скорее даже необходимым. Кто знает, может, подобный разговор поможет ему разобраться, понять, что он делает не так и как ему исправить сложившуюся в его семье ситуацию.
– Что ж, должно быть, я и правда безнадежный идиот, как ты говоришь… Но я искренне не понимаю, что я должен был – и должен сейчас – делать, чтобы расположить ее к себе. Отец, я помню, что вызывал какую-то неприязнь, как мне всегда казалось, у нее еще со школы. Но при этом я так же знаю, что ни разу не обидел ее, чтобы удостоиться подобной чести. Я не хочу, чтобы все было так, как ты говоришь. Не хочу и не собираюсь никого ни к чему принуждать – мое мнение в этом плане категорично: ни одна женщина, не заслуживает подобного поведения со стороны мужчины. Но я так же понимаю, что так, как есть, дальше продолжаться просто не может. В конце концов я смотрю на отношения Элиана и Мюриэль и понимаю, что у них все как-то иначе. Быть может, мне это кажется лишь со стороны, но да, мне кажется, что у них, хоть и договорной брак, нет той неприязни.
Он вновь взял в руки чашку, сделал еще один, последний, глоток, и с досадой посмотрел на покрытый легким налетом черноты тонкий фарфор. Чашку, однако, он не убрал – она сохранила еще последние остатки тепла, и сейчас приятно согревала пальцы.
– Я не говорю, что она должна любить меня или ей есть за что любить. Как я и сказал, я никогда не любил, отец. И тоже, как и ты, не знаю, существует ли она, эта любовь. Так как я могу требовать любви от своей супруги, если сам ее не испытывал ни к одной женщине? Но вот ты говоришь, что ты старался сделать, чтобы дом не был похож на тюрьму, чтобы маме было здесь хорошо. Неужели Нарцисса воспринимает Малфой-мэнор как место своего заключения? Я не ограничиваю ее в ее желаниях и интересах – у нее есть оранжерея, где она проводить много времени, она часто бывает с тобой в лаборатории, занимаясь теми или иными исследованиями. Я не знаю, что еще ей нужно? Что ей может не хватать? Пожалуй, если бы я знал, я бы сделал все, чтобы дать ей это… – Люциус на время замолчал, уставившись на пустую чашку, то и дело крутя ее в руках, но потом, вернув посуду на блюдце, все же поднял на отца взгляд. Малфой-старший выглядел, мягко говоря, не очень. Люциус видел, что ему сейчас больно, хоть, пожалуй, отец и не признался бы ему в этом – пожалуй, в этом они были похожи, и не желали показывать свою слабость ни перед кем, даже перед самыми близкими. Однако же молчать Люц не мог, и потому все же обеспокоенно поинтересовался: – Отец, тебе совсем плохо? Может, тебе все же стоит отдохнуть? Да и сделать нормальную перевязку не мешало бы, принять обезболивающее. Давай я помогу?
Он не знал, примет ли отец помощь, но все же надеялся, что тот не станет упрямиться и, пусть без его в этом участия, но согласится на нормальную медицинскую помощь. Он еще некоторое время рассматривал отца, пытаясь понять, злится ли тот все еще на него, не отвергнет ли его помощь, но потом продолжил:
– Отец, я знаю, что совершил ошибку в тот день. Я прекрасно это осознаю. Знаю, что подвел что тебя, что род, что, в первую очередь Нарциссу – она не заслуживала моего такого поведения, мне нужно было быть рядом и поддержать ее. И я честно не знаю, что мне теперь стоит делать, чтобы хоть как-то эту свою вину загладить. Возможно ли это вообще? Сможет ли она простить тот мой поступок?

Что ж, в словах отца была истина. Люциус слушал его и понимал, что он и сам не смог привязаться к Нарциссе – нет, она действительно нравилась ему как женщина, он понимал, что вряд ли представляет мэнор без нее, но… Скучал ли он по ней, когда отправлялся в ту же Францию, когда ему приходилось на несколько дней покидать дом? Пожалуй что нет. И это осознание сейчас привело его в замешательство – пожалуй, он никогда и не думал о супруге и об их отношениях – о своем отношении к ней – в таком ключе.
– Да, женщины те еще загадки, – задумчиво произнес Люц, обдумывая слова отца. – Нарцисса… Иногда мне кажется, что она отличается от других женщин, от тех женщин, которых знал я. Она… Ты прав, она полна жизни… Да, пожалуй, она другая, потому мне и так сложно понять ее, найти с ней общий язык. Да и искренность… Это моя ошибка – мне крайне сложно открыться кому бы то ни было. Что тут говорить, когда за последние годы у нас с тобой это, пожалуй, первый откровенный разговор. Так что да, и перед Цисси я никогда не мог открыться, не мог быть искренним, откровенным. Думаешь, в этом проблема? Да, пожалуй. Но это все же можно исправить – это я постараюсь исправить.
Люциус подпер ладонью подбородок, установив руку на подлокотник, и как-то отстраненно уставился в сторону. Он слабо представлял, что было бы, если бы его жизнь была похожа на жизнь Нарциссы – стены мэнора, из которых он бы выбирался не так часто, отсутствие работы и любимого дела, приносящего истинную радость, его лаборатория и увлечения… Может, в этом тоже их проблема – ей должно быть тяжело жить здесь, не имея ничего подобного, не имея дела ее жизни. Пожалуй, ему стоило поговорить с супругой – кто знает, может, она увлекается чем-то и хочет заниматься этим более серьезно, а он не знает. Сейчас он понимал, что готов был оказать ей любую поддержку и помощь в возможном деле.
– Отец, я… Я поговорю с Нарциссой, как только она готова будет выслушать меня. Поговорю и приложу усилия, чтобы исправить что сложившуюся ситуацию, что… Я постараюсь. К тому же я тоже, как и ты, не представляю дом без нее. Она стала его неотъемлемой частью. Она стала душой этого дома, его светлой частичкой, которой так не хватало в нашей мрачной жизни.
Отцу, тем временем, казалось, становилось с каждой минутой все хуже, и это действительно пугало Люциуса – он никогда еще не видел родителя в таком состоянии, и желал хоть как-то помочь ему. Люциус резко поднялся со стула, подошел к отцу, накрыл его руку своей.
– Я прошу тебя, не напрягайся, не нервничай. У нас с Нарциссой все будет хорошо, я не хочу терять ее. А ты… Подожди немного, прошу, я принесу обезболивающее и бинты – нам необходимо сделать новую перевязку. Не так наспех, а нормальную перевязку и раны стоит обработать, чтобы не было заражения. Я сейчас.
Люциус выскочил за дверь и, немного подумав, решил, что действовать стоит быстро, так что он переместился в свою лабораторию, метнулся к шкафчику, в котором хранил приготовленные зелья. Порывшись среди склянок, Малфой выудил все необходимое – обезболивающее зелье, кровевостанавливающее, еще пару склянок, которые могли понадобиться при перевязке, отыскал в аптечке, хранящейся здесь же, несколько бинтов, и уже через каких-то пять-десять минут входил в кабинет отца с найденными склянками.

Отца Люциус застал совсем в плачевном состоянии. Он, казалось, с каждым мгновением все больше терял силы, и это нисколько не утешало Малфоя-младшего. Пожалуй, стоило все же вызвать колдомедика, чтобы он сделал нормальную перевязку, впрочем, перевязку был в состоянии сделать и сам Люциус, а вот осмотр в такой ситуации совершенно не помешал бы, чтобы точно убедиться, что нет заражения крови. Нет, Люциус, конечно, знал, что следует сейчас дать отцу, но все же он не был колдомедиком и крайне плохо разбирался в возможных последствиях, так что предпочитал доверять в таких делах профессионалам.
Абраксас сидел в кресле, все еще прижимая повязку руками, и был, казалось, еще бледнее, чем до уходя Люциуса. То, что рана открылась, Люц увидел еще с порога – повязка пропиталась кровью, и зрелище было тревожным.
– Да, ошибки для нас – непозволительная роскошь, отец. Но сейчас не время. Тебе лучше поберечь силы и не разговаривать, – проговорил Люц, подходя к отцу и выкладывая на стол все принесенные склянки. – Корри! – домовик в тот же миг показался перед хозяином. – Живо доставь сюда чистую воду и… – он осмотрел свои «припасы» и понял, что бинтов для перевязки попросту не хватит: – еще бинтов и корпию. Быстро!
Домовик, испуганным взором осмотрев главу рода в крови, поспешно кивнул и скрылся с глаз. Но уже через одну минуту на столе перед Малфоями стояла емкость с водой, а рядом лежали бинты и корпия.
– Отец, выпей для начала это, – Люциус протянул Абраксасу одну из принесенных склянок, опуская на колени у его кресла. – Это обезболивающее. Выпей и я обработаю раны, сделаю перевязку.
Люциус аккуратно снял с отца рубашку и посмотрел на повязку, наложенная до этого. Она совершенно расслабилась, и мужчина, немного оттянув ткань, аккуратно разрезал ее заклинанием и, вытащив из-за спины отца, скомкал и отложил в сторону. Далее движения были заученными и полностью автоматическими: взять немного корпии, обработать рану противовоспалительным зельем, чтобы не было заражения; нанести на порезы специальный раствор, сродни мази, когда-то приготовленный им для подобных случаев – эта смесь должна была куда легче и быстрее заживить рану; приложить к обработанным порезам остатки корпии и аккуратно наложить бинт…
Люциус поднялся на ноги, вытер наскоро оставшимся бинтом руки, пытаясь хоть как-то оттереть с пальцев кровь – затея, впрочем, не имела никакого смысла, так что, оставив это, мужчина вновь подхватил со стола две склянки и протянул отцу:
– Выпей еще вот это – кровевостанавливающее и, на всякий случай, противовоспалительное. И, пожалуйста, отец, тебе надо поспать. Давай, я провожу тебя в твою комнату?